RUSSIAN BOY

Дима Соколов

RUSSIAN BOY

Действующие лица:

Артём, 20 лет

Миша, 30 лет

Лена, 30 лет

Людмила Ивановна, 55 лет

Будущий отец Артёма, Молодой человек с длинными белыми волосами, Бабуля, Близнецы, Мать близнецов, Отец Миши, Качок, Известный телепродюсер, Мужик, Консьерж, Девушка, Пьяный мужик, Хозяин сауны

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. «Людка, а кто отец-то?» Догадывайтесь! Человек умрёт — говорят, родится — говорят. Люди всю жизнь говорят. А я сразу знала, что буду рожать. Что тут было думать? С таким трудом… Каждое утро по огороду голая носилась. Весь август, пока в Родном была, весь август мать меня заставляла бегать по росе. А он к нашему соседу как раз приезжал. Так вот и познакомились.

Поле. Людмила Ивановна голая бегает и кричит заговор.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Господи Всемогущий! Ты дал людям Луну, да Солнце, да частые звёзды, да лёгкие облака, дай и мне, рабе Божьей Людмиле, понести дитя.

С соседнего участка на неё смотрит Будущий отец Артёма. Людмила Ивановна его не замечает.

БУДУЩИЙ ОТЕЦ АРТЁМА. Ну, здравствуй, раба Божья Людмила.

Людмила Ивановна, смущаясь, прикрывается руками.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Я сейчас вспоминаю, это же вообще дурка. Голая по всему огороду. Ору как чумная. Замерзну вся. Зубы стучат. Губы синёхоньки. Мурашки на мурашках. Потом меня мама быстро всю укутает, носки шерстяные, чай с малиной — и под одеяло. Вся пропотею как следует. Вот так и забеременела. Вот и не верь потом в народную медицину.

Поле. Людмила Ивановна голая бегает и кричит заговор.

С соседнего участка на неё смотрит уже тоже голый Будущий отец Артёма.

БУДУЩИЙ ОТЕЦ АРТЁМА. Ну, здравствуй, раба Божья Людмила.

Людмила Ивановна кокетливо прикрывается руками.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Он сразу сказал, что не хочет. У него жена была… А у неё отец какая-то шишка. В общем, дал денег, сказал, делай аборт. Ага, щас! (Пауза.) Артёмке года три было, мы пошли в больницу с ним на прививку. И там вынесли младенца, на столик положили, перепелёновывали. Он плачет, ревёт. Артём говорит: «Плачет ляля!» Я говорю: «Плачет, да. Вот видишь, купили лялю». Он говорит: «Купили?» Я говорю: «Да. Я вот так же пришла в больницу, смотрю, а ты там лежишь такой же маленький, плачешь. Ты мне понравился, и я тебя взяла и купила. И тоже так же завернула и домой принесла. И вот сейчас ты мой сыночек». Он стоял-стоял, молчал-молчал, а потом говорит: «Значит, я тебе не родной». Я говорю: «Как не родной-то?» — «Так родного надо выродить». И я с тех пор больше никогда не стала таких историй приводить… Там, в капусте нашли да аист принёс… Нет, всё. Ты мой родной. Я тебя родила. Родного-то, говорит, надо выродить.

Русскую зиму провожали. Бабушка с дедом пошли и его с собой взяли. А у нас в центре Родного там сцена такая построена, там все коллективы выступают. И вот какие-то старухи там поют, пляшут, а у них главный этот, который играет на своей гармошке. И вот Артём увидел эту гармошку у него и давай реветь. И на гармониста этого показывает. Бабушка ему: «Так там нельзя, там сцена. Зачем туда?» А ему надо, и всё. А гармонист заметил, говорит: «Да поставьте вы его». Ну дед на сцену-то его и поставил. Он как давай там с ними бегать! Ох как давай плясать! Так было и не стащить до конца. А потом этот гармонист спрашивает: «Чей мальчик?» Мама говорит: «Наш». Он говорит: «Ох, какой молодец! Ох, какой!» А мальчик-то потом реветь, что надо ему туда после концерта с ними в автобус, со старухами этими, к этому гармонисту. Он маме говорит: «Водите его к нам в ДК. Ему сколько, шесть?» Мама говорит: «Четыре». Он: «Да вы что? А рослый-то какой. Вон какой смышлёный. Водите его к нам, водите». И ведь выревел он. С четырех лет выревел. Занятия были с шести и на полтора часа. Четыре раза в неделю. Это ад был кромешный водить его туда. А что толку? Выбросили потом этот баян, аккордеон, как его. Потом у нас театральный начался.

Я изначально была против Москвы. «Я — актёр, мама». Ты с чего взял-то? Ты из династии, что ли, из какой или что? «Мне надо в Москву!» В Москву, в Москву разгонять тоску. Да там таких, как ты! Актёр… А то что мать тут одна на десяти сотках останется, это его не волнует. Всю жизнь палец о палец не ударит. Конечно, кому охота пахать? Правильно, мы лучше петь и танцевать будем. Говорила ему, в Челябинске полно нормальных институтов, и ехать никуда не надо. А что толку? Говори, не говори — как об стенку. Мать для них сейчас не указ. Вот я помню, попробуй я мать ослушайся. Сказала бегать — значит, бегаю.

Поле. Людмила Ивановна, уже уставшая, голая бегает и кричит.

С соседнего участка на нее уже с тоской смотрит Будущий отец Артёма.

БУДУЩИЙ ОТЕЦ АртёмА. Хорош орать, а, раба Божья Людмила?

Людмилу Ивановну больше ничего не смущает, и руками она уже не прикрывается.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Упертый, как отец. Если что-то надумал, то всё равно добьется. Тот тоже сказал: «Если родишь, я тебя из Челябинска выживу». И выжил. Ещё родить не успела. На четвертом месяце уже в Родной уехала. Меня спросили, зачем он поехал в Москву. Ну а что я скажу? Не скажу же, что на актера. Сказала, что на менеджера.

АРТЁМ. В «Щуке» спрашивают: «Что будете читать?» Я им: «Крылов. “Ворона и лисица”». Ну, они такие сразу глаза закатили, мол, ну сколько можно? А я им раз — и эту же басню, но от лица сыра. Всё то же самое, но только от лица сыра. История как бы его глазами. Они же привыкли её слышать в одном ключе. А тут бах — и что-то новенькое. Понимаете? «Лисица видит сыр. Лисицу сыр пленил. Плутовка к дереву на цыпочках подходит». Понимаете? Она же побежала за ним. Сыр тут главный. Они обе вокруг него. Или вот ещё: «Сыр выпал». Ну то есть как бы он выпал, в смысле, от смеха, от этой вороны, от её женской глупости. Понимаете? Вот так и поступил. Однокурсники? Одни позеры и выпендрёжники. Жесть! И все такие очень театра-а-а-альные. Вот идёт он по коридору. Он не может просто спокойно идти. Ему надо обязательно петь. А меня взяли, потому что я спокойно себя веду и не выпендриваюсь. Хоть как-то отличаюсь. Вот что меня бесит — все какие-то грязные, мятые. Богема типа. Типа им всё равно, как они выглядят. А от одной затхлым несло. Пипец! Я с детства этот запах ненавижу. Знаете, когда вещи не просохнут и потом пахнут сыростью? У мамы ещё тряпка так воняла на кухне. Это вообще жесть. А некоторые, представляете, его не чувствуют. Мать, например, постоянно разорялась, что я только порошок перевожу. Ну а что я сделаю? Я виноват, что ли, если воняет? Я привык с вечера всё стирать: футболку, носки, трусы. Я считаю, что человек всегда должен быть чистым. Неважно, сколько у тебя денег. Ты можешь хоть каждый день в одном и том же ходить. Главное, будь чистым. А если ты актёр, то у тебя ещё должен быть свой стиль. И опять же не надо груды бабла. Вот я посмотрел на тех, кто поступал, у многих, в принципе, обеспеченные предки. А выглядят при этом никак. Тут, понимаете, важнее креатив, а не сколько у тебя денег. Вот я, например, сам себе стиль придумал. Попросил маму связать жилетку. Сначала одну. Потом ещё одну. Сейчас их уже семь. Главное правило — что бы ни надел, сверху всегда жилетка. Это уже как-то характеризует. Несколько жирных ещё поступало. Мне кажется, в наше время иметь некрасивое тело — это полный аут. Необязательно ходить в дорогой фитнес. Я, например, отжимаюсь. Каждый день на один раз больше, чем вчера. Подтягиваюсь. Делаю пресс. Это всё можно дома делать. Двадцать первый век. Человек сегодня обязан нормально выглядеть. Это всё отмазки про гены. Просто жрут как свиньи, и лень жопу поднять. Ещё курильщиков не уважаю. И вейперов тоже. В Москве вообще все парят. Бред . Не понимаю я этого. Но в основном все, кто поступал, они, конечно, все — детский сад, лет по шестнадцать-семнадцать. За них всё делают папа с мамой. Папа привёз, папа отвёз, папа дал денег, папа не дал. Они сами ничего не могут. Вот я только приехал в Москву и сразу же пошел работать. Случайно увидел объяву. Я просто снимаю тут напротив. Ну как снимаю? Бесплатно. Родственники родственников наших родственников. В общем, они на лето уехали. И мне тут разрешили. Общагу потому что только в конце августа дадут. А я на лето хочу остаться. Есть тема на «Голос» пока попасть. Сейчас ещё воду горячую отрубили. В Москве, говорят, в июне всегда так. Я на работе моюсь. Поэтому пока взял смены каждый день. Ну как день? Мы открываемся в восемь вечера — и где-то до часу ночи.

Перед кассой в сауну очередь. В кассе за стеклом стоит Артём.

АРТЁМ. Это гей-сауна. Как общественная баня, только для геев. Натуралам сюда вход категорически запрещён. Я, конечно, не спрашиваю каждого на входе: «Вы гей или не гей?» А даже если и спрошу. И что? Как я проверю?

Молодой человек с длинными белыми волосами из очереди стучит в стекло.

АРТЁМ. Семьсот.

Молодой человек с длинными белыми волосами протягивает деньги. Заходит. Следом за ним к кассе подходит Бабуля.

АРТЁМ. Бабуль, вы в курсе, что это гей-сауна?

БАБУЛЯ. Конечно, сынок. (Роется в сумке.) У меня ещё пенсионное.

АРТЁМ. У нас пенсионерам скидок нет. Семьсот рублей.

БАБУЛЯ. Хорошо, хорошо, сынок.

Бабуля отдаёт деньги. Заходит. Следом идут Близнецы и Мать близнецов.

АРТЁМ. Женщина, ну вы-то куда?

МАТЬ БЛИЗНЕЦОВ (показывает на Близнецов). А что? Они — геи. Я с ними. Я же мать.

АРТЁМ (раздражённо). Жесть вообще. Семьсот. Детям бесплатно.

Мать близнецов покупает билет, все довольные проходят в сауну. К кассе подходит Миша. Он очень хорошо одет. Выглядит лет на тридцать. Молча подает тысячу рублей.

АРТЁМ. Добрый вечер!

МИША. Привет! У вас там опять мест не было. Я перекрыл. Если что, переставьте там, ладно? Чёрный мерседес 021.

АРТЁМ. Конечно. Как обычно. Приятного отдыха!

МИША. Спасибо. Сдачи не надо.

Миша проходит в сауну.

АРТЁМ. В общем, любой сюда может прийти. На первом этаже у нас раздевалка, шкафчики. Дальше бар, там можно отдохнуть, посидеть в красивой обстановке. Но в основном все просто нажираются. На втором этаже сауны: финская, турецкая. Там же джакузи. А на третьем кабинки — это такие маленькие комнаты, как купе в поезде. Ну, сами понимаете для чего.

Молодой человек с длинными белыми волосами, Бабуля, Мать близнецов, Близнецы — все, кроме Миши, выходят из сауны и проходят мимо кассы паровозиком, держась за плечи, под песню «Катится, катится голубой вагон».

АРТЁМ. У нас один парень в Родном, я его лично не знал, он в другой школе учился, но этот случай все знали. В общем, он зачем-то маме рассказал, что он гей. А она отцу рассказала. Ну и, короче, отец не выдержал и его застрелил. Жесть, конечно.

Но я считаю, надо понимать, где ты живёшь. Вот я где-то уже лет в двенадцать-тринадцать всё понял. Но зачем я буду это кому-то рассказывать? Мне кажется, о таких вещах вообще нельзя говорить, это твоё личное дело. Ну может, только если за границей там где-то, ну или в Москве… Там, может, и можно. Там тебя хотя бы не убьют за такое.

Многие говорят, что ребёнку типа тяжело, когда он это впервые про себя понимает. По мне, так это фигня всё. Ну у меня во всяком случае такого не было. Ничего мне не было тяжело. Не было у меня там каких-то страхов, что я не такой. Ну такой и такой. И что теперь?

Главная проблема была, чтобы никто не узнал. То есть нужно было постоянно притворяться, что-то придумывать, чтобы никто не спалил. Мне помогло, что я с Анькой тусил. Мы в одном классе учились. У нас, конечно, ничего не было. Но все думали, что мы типа вместе. А мы как-то сдружились, ну просто как друзья, без всяких этих. Анька была не совсем русская. У нее мама была русская, а отец китаец, что ли, или что-то такое, не помню уже. В общем, у неё глаза были узкие. Ну и все над ней как бы прикалывались. Но она молодец, у неё характер такой был железный. Другой бы уже свалил из школы, а она нет. Сядет за отдельную парту и не обращает ни на кого внимания. Мне очень нравилось это качество в ней. Ну и потом мне вообще было всё равно, как она выглядит. Мне она нравилась как человек. Как-то так и сдружились.

Вот притворяться постоянно — это да, вот это напрягало. Но опять, если по сравнению с другими, я же знал, что с такими людьми делают, то можно сказать, что мне даже повезло. Меня никто никогда не избивал, не гнобил. С другой стороны, я себе сказал «Тём, ты же актер. Потерпи. Представь, что это роль».

Ну ещё в Родном парило то, что ты не можешь подойти к кому-то и сказать: «Вася, Петя, ты мне нравишься». Мне, например, нравился один парень, но я же не подойду, не скажу ему это. А ходить страдать с этим в одного — тоже не огонь. Поэтому, чтобы потом снова не влюбиться, я старался в основном сидеть дома. Придумал себе такой образ, что я типа одиночка. Поэтому само собой, что никогда ничего ни с кем не было. Где там у нас? С кем? Это сразу было понятно. Хочешь жить — уезжай.

Сауна. Парная. Миша стоит в полотенце. У него спортивное телосложение, на руках две татуировки в виде колец, по одному вокруг каждого бицепса.

МИША. Я это всё не люблю. Жару физически не переношу от слова «совсем». Меня отец всё детство таскал по этим баням. Весь согнусь, уши закрою и бегом на верхнюю полку. Потому что если ты сидишь внизу — значит, ты не мужик.

В простыне, в банной шапке и с веником в руках входит Отец Миши, садится на самую верхнюю полку.

ОТЕЦ МИШИ. Миха, ты что, не мужик, что ли?

МИША. Мужик.

ОТЕЦ МИШИ. В жопу вжик, и больше не мужик. Давай сюда, мужик!

Миша поднимается на верхнюю полку. Ложится. Отец со всей силы парит его веником.

МИША. А! А! А! Больно!

ОТЕЦ МИШИ. Терпи! Ты же мужик!

Отец Миши бьёт его долго, до крови.

МИША. А! А! А!

Миша встаёт, показывает шрам на ноге.

МИША. Вот. Память от папы. На всю жизнь.

Отец Миши бросает веник, уходит. В коротком полотенце входит Артём. У него атлетическое телосложение. Красивое, молодое, подтянутое тело. Он встаёт внизу. Миша посматривает на него сверху.

МИША. А что внизу стоишь? Давай наверх.

АРТЁМ. Не, я жару не люблю.

Миша продолжает рассматривать Артёма.

МИША. Занимаешься или сам?

АРТЁМ. Сам. Дома.

Теперь уже Артём начинает смотреть на Мишу.

АРТЁМ. А вы сами давно?

МИША. Да это я сейчас подсдал.

АРТЁМ. Ничего себе подсдали.

МИША. У меня отец был физрук. Я с детства.

АРТЁМ. Повезло вам.

МИША. Да уж. Давай наверх! Замёрзнешь там!

Артём поднимается на верхнюю полку.

АРТЁМ. Татуировки у вас бомба.

Миша молча кивает головой.

АРТЁМ. Я тоже хочу какую-нибудь сделать.

МИША. Сначала придумай что. Лучше со смыслом. Чтобы не так просто.

АРТЁМ. Ну да… А что ваши означают?

МИША. Это личное.

АРТЁМ. Понятно. Уф, жарко. Не могу. Пойду.

Артём встает, выходит из сауны. Миша идёт за ним.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Он болел постоянно. Я так счастлива была. У него карточка была — «Война и мир». И хронический бронхит, и хронический ханезилит-танезилит, как его, потом вообще бронхиальную астму поставили. Другая бы мать с ума сходила. А я рада. Слава Богу, что болел. Хоть от армии отмазали. Там бы его вообще убили.

А вот зубы лечить любил. Самостоятельно причём. У них прямо в школе был кабинет. Там мужчина-стоматолог у них был. Так ведь он начал лечить и целенаправленно ходил сам, год ходил или два, я уже не помню. Все до единого вылечил. И брекеты ставил. Что он там только ни делал. Никто его не заставлял, не водил. Всё сам. Вбил себе в голову, что ему надо голливудскую улыбку. И сделал. По нескольку раз в день чистил их. То пастой, то содой. Кошмар, короче.

Лето. Утро. Комната Артёма наполнена ярким солнечным светом. На солнце видно, что окна давно не мыли. Артём лежит в кровати, смотрит на ноутбуке видео про заключённого, который вершит суд над геями. Приходит смс от Миши. Артём улыбается.

МИША (пишет). Привет! Как ты?

АРТЁМ (пишет). Хорошо, как сам?

МИША (пишет). Нормально. Работаю. Ты чем занят?

АРТЁМ (пишет). Проснулся)

МИША (пишет). Ты всё ещё хочешь татуировку?

АРТЁМ (пишет). Да. А что?

МИША (пишет). Готовься. Вечером заеду за тобой.

АРТЁМ (пишет). Что, серьёзно?

МИША (пишет). Сегодня поговорим с ним. Он покажет. Потом выбирать будешь.

АРТЁМ (пишет). Огонь!

МИША (пишет). Кольца — это две буквы «о». Маму звали Ольга. Папу — Олег.

АРТЁМ (пишет). Понятно…

Артём переключает видео. Включает шоу «Голос». Начинает подпевать. Встаёт, достаёт чистое постельное белье, нюхает его и, убедившись, что оно ничем не пахнет, меняет. Грязное уносит в ванную. Возвращается с ведром воды и тряпкой. Несколько минут моет окно и поет. Потом прерывается. Останавливает видео. Звонит по телефону.

АРТЁМ. Мам, привет! Да нормально. Мам, я по-быстрому. А ты можешь мне сказать рецепт курицы? Курицы. Ну твоя, фирменная. Которая с аджикой ещё. Да. Да. Ничего. Просто. Сам, а кто? Ну не готовил, решил приготовить. А что такого-то? Да ничего не случилось, мам. Просто. Что, уже курицу нельзя приготовить? Через сколько? Ладно. Перезвоню.

Снова включает «Голос». Продолжает мыть окно и петь.

ЛЕНА. Ну а где хорошо? Где хорошо живут? Ну я знаю, что у нас не всё гладко. Везде ведь есть какие-то свои плюсы и минусы. Мы работаем с Мишей, зарабатываем деньги, путешествуем. Да, с одной стороны, мы оградили себя, изолировались, у нас свой круг общения. Здесь, в центре Москвы, и безопасно, и комфортно. И я знаю, что так далеко не все живут. Знаю, как живут другие. Но с другой стороны, иначе можно просто сойти с ума. Мы ведь не можем всем помочь. Как в самолёте говорят? В аварийной ситуации сначала наденьте маску на себя, только потом на ребёнка. Потому что, если у тебя у самого нет ничего, то ты и другому не поможешь. Я тут стояла на кассе в «Волконском». Передо мной прекраснейшая седая бабулечка. Спрашивает цену на хлеб. Ей говорят, что подождите, через 5 минут будет вечерняя скидка 20 %, и выйдет 50 рублей. Очередь стоит. Ей неловко, она улыбается, говорит, что подумает. А сама уходит. Ей и со скидкой дорого. Я покупаю хлеб и бежать за ней. Отдаю. Она не берёт. И вот стоим обе и ревём. Фу, прям рассказываю, и ком в горле. Конечно, надо многое менять. Но это как теория малых дел. Прежде всего, надо начать с себя, мне кажется.

Сауна. Качок голый входит в душевую кабину. За ним входит Миша. Они закрывают шторку.

МИША. А! А! А! Больно!

КАЧОК. Терпи, ты же мужик!

МИША. А! А! А!

Качок открывает шторку, выходит из душевой кабины. За ним выходит Миша.

АРТЁМ. Дома сидел в интернете, но в основном я любил слушать радио. DFM, например, или «Европу». Иногда, когда слушал, я смотрел онлайн-трансляции на сайте, видел, какая у них студия. А потом закрывал глаза и представлял то, что дальше, за студией. Где находится это здание? Мне казалось, что, может быть, у них из окна видно большую светящуюся башню «Останкино». Они говорят, например, какая там сегодня погода, где пробки, а я сразу представлял, какая Москва огромная, красивая, как там всё круто. Мне казалось, что люди там должны быть другие, продвинутые, не как у нас. Диджеи прям божили на сетке. Язык у них, конечно, подвешен. Совсем по-другому говорили, не так, как мы. Я всегда повторял за ними, чтобы потом, когда уеду, уже сразу тоже нормально говорить, как москвичи. Да, я уже тогда решил, что уеду. Потому что в Родном мне бы пришлось всю жизнь просидеть дома возле компа или слушая радио.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Рос он самостоятельным. Ему всегда нужно было, чтобы у него были свои карманные деньги. Он копил. Я ему за пятёрки в школе платила. За двойки, наоборот, вычитала. Придём на базар. Он всегда выбирает только ту вещь, на которую ему своих хватит. Он знает, что я куплю. Можно выбрать другую. Но всё равно, на всякий случай. Чтобы знать, что если что, он сам может купить. Вот такой характер. А деньги он всегда ценил. Даже когда маленького в магазин отправляла, дам ему, например, триста рублей. А ребятишки постарше начинают у него их отбирать. Так он на намертво в них вцеплялся кулачком своим маленьким. Побьют, не важно что. Главное, крепко держать деньги. Домой в кулачке принесет оставшиеся половинки. И только потом, может быть, когда уже никто не видит, заревёт: «Мама… Осталась только половина денег. На всё не хватит. Что теперь покупать-то?»

Август. Жаркий день. Квартира Миши. В кровати после секса лежат Миша и Артём.

АРТЁМ. Теперь как будем? Я на следующей неделе уже в общагу переезжаю.

МИША. Уже не переезжаешь.

АРТЁМ. В смысле?

Миша встаёт, достаёт из кармана джинсов связку ключей. Кидает их Артёму на кровать.

МИША. Сюрприз!

АРТЁМ. Ты что, квартиру купил?

МИША. Ну пока не купил. Снял.

АРТЁМ. Камоон! А сколько денег?

МИША. Нисколько.

АРТЁМ. Блин, ну ты огонь.

МИША. «Камоон», «огонь»… Быстро ты учишься, Тём.

АРТЁМ. Здесь все так говорят. Ну а что?

МИША. Да нет. Ничего. Вставай давай. Поехали на Николину.

АРТЁМ. Куда?

МИША. Купаться. Москва-река.

АРТЁМ. Фу, она же грязная.

МИША. Николина Гора. Рублёвка.

АРТЁМ. Мне и тут хорошо.

МИША. Ты же знаешь.

АРТЁМ. Да знаю, знаю. Но всё равно ведь её нет сегодня.

МИША. Неважно. Вставай. Поехали.

АРТЁМ. Да не хочу.

МИША. Тём, что такое?

АРТЁМ. Да у меня нет ничего.

МИША. Плед в багажнике. Полотенца возьмём. Что ещё надо?

АРТЁМ. Да я как лузер. Что я поеду на Рублёвку?

МИША. Тём, мы же на пляж.

АРТЁМ. А купаться в чём?

МИША. Возьми мои плавки. Не проблема.

АРТЁМ. Да у тебя никогда никаких проблем.

МИША. Заедем к тебе, возьмёшь свои.

АРТЁМ. Да нет у меня ничего своего. Нет у меня плавок! Нету!

МИША. Тём, ты чего?

АРТЁМ. Ничего.

МИША. Значит, заедем, купим. Поехали. Вставай.

АРТЁМ. И по ресторанам мне твоим ходить стрёмно. Вечно как бомж в этих жилетках дебильных. Что ты меня куражишь везде?

МИША. Что я делаю?

АРТЁМ. Куражишь.

МИША. Ну это я точно не знаю. Это, наверное, что-то ваше, уральское. Пойдём.

АРТЁМ. Куда?

МИША. Плавки покупать.

АРТЁМ. Да камоон! Не хочу я, правда, Миш. Что, они меня спасут, что ли?

МИША. Тём, ну не порти себе настроение. «Дольче», «Армани» — всё купим. Пошли.

АРТЁМ. «Дольче»? «Армани»? Это что, мода девятнадцатого века? Лучше уж «Ветменс» или Гошу Рубчинского.

МИША. Какие познания. Быстро ты.

ЛЕНА. Это пиздец, конечно, девочки! Это пиздец! Одно дело, когда твой муж тебе изменяет. Но узнать, что он изменяет тебе с мужиком! Это пиздец! Девочки! Это полный пиздец! Я вообще уже ничего не понимаю. Мы куда катимся-то? Я не понимаю, девочки. Вот правду говорят, что все парикмахеры пидарасы. Главное, я же ни сном ни духом вообще. Я же когда ещё эту переписку нашла, подумала сначала, что он эту сучку специально переименовал в Артёма, чтобы я ничего не спалила. Ну я раз позвонила — мужик. Два позвонила — опять мужик. И главное, сука, правда — Артём. Но я ещё идиотка! Я ведь ещё не въехала! Блядь, а потом, когда я въехала… Бля-я-я-я-дь… Это пиздец, девочки… Это полный пиздец… Единственное, что я сразу решила, — надо всё нахуй отрубать. Никаких, блядь, разговоров, никаких ёбаных вторых шансов. На хуй мне это надо? Мой мужик долбится там с каким-то пидорасом! Это вообще как? Это как вообще, девочки? Это же пиздец! Я себя не на помойке нашла, в конце концов. И знаете, я не стала ныть, жалеть себя, ну как это обычно бывает. Я встала. Успокоилась. Посмотрела на себя в зеркало и сказала: «Лен, у тебя ещё всё впереди. Это просто герой не твоего романа». Позвонила Ирке, это моя подруга лучшая, мол, так и так, всё ей рассказала. Она приехала, и тут уж вот ей спасибо, подсказала шикарную идею — собрать все его шмотки в мусорные пакеты и выставить их к чёртовой матери на площадку. Сегодня же. Пока по горячим следам. И мы с ней в четыре руки быстро всё собрали. Потом позвонили ему. Приехал. Вещи на площадке забрал. Я его даже видеть не захотела. Всё! Ты для меня умер. Для меня не существует такого человека больше. Всё потому что. Я, блядь, даже рада, что вылезла из этого болота. Это пиздец.

Концертный зал в Кремле. На сцене поёт Филипп Киркоров.

Не даёт до утра спать снег растаявший — он вода.

Ты одно лишь должна знать — я люблю тебя навсегда.

Женщины в зале плачут. Дарят Филиппу цветы. Ведущий объявляет следующего артиста. Дым. Откуда-то сверху на трапеции в золотом пиджаке на сцену спускается Николай Басков. Он ещё не начал петь, женщины в зале уже плачут, несут цветы. У сцены образовалась очередь. За кулисами готовятся к выступлению Валерий Леонтьев, Сергей Лазарев, Дима Билан.

АРТЁМ. Вот когда всё очень хорошо, я всегда боюсь, что это может закончиться. Просто у меня со счастьем всегда так. Оно кончается. Допустим, я поступил в институт, я начинаю загоняться, что меня могут отчислить по какой-то причине. Или, например, сегодня у меня есть работа, я боюсь, а вдруг меня уволят, и денег не будет. И что я тогда буду делать? Ну это про всё. Не знаю… Там… Сегодня есть шмотки, а если завтра квартира, где они лежат, сгорит? И в чём я буду ходить? Про квартиру вообще всегда страшно. Сегодня у тебя есть дом, а завтра хозяйка передумает, и всё, пока. Или с Мишей что-нибудь случится. И всё тогда. Мне нравится секс с ним, это просто супер. Я не знаю, как бывает по-другому, но это просто чума. И я боюсь, чтобы мне это это не разонравилось. А вдруг я начну смотреть на других? Хотя, конечно, Миша огонь. И фигура что надо. И вообще всё на месте. А главное, взрослый. Ну короче, это про всё что угодно. То есть, если сегодня у меня всё это есть и всё хорошо, то я обязательно ссу, что не бывает всё так хорошо. Я просто себя довожу этими мыслями негативными. Меня прям это бесит. Конечно, я пытаюсь как-то это изменить в себе, говорю там себе постоянно, что Артём, так думать нельзя, нужно мыслить позитивно, нужно думать, что всё и дальше будет окей. И вообще, я где-то прочитал, что в самой по себе хорошей жизни ничего такого постыдного нет. То есть, если тебе хорошо, то не нужно париться, что всё обязательно будет плохо, что всё закончится. Ничего не закончится. Это мне дед вбил в голову. Он постоянно говорил, что просто так ничего не даётся, всё хорошее нужно заслужить. А если тебе вдруг и дали что-то просто так, то скоро жди, так же заберут. Кислота, короче.

Артём с Мишей в кинотеатре на премьере фильма пьют шампанское. Мимо проходит полный мужчина невысокого роста с красным опухшим лицом, маленькими воспалёнными глазками и лысиной, как будто намазанной жиром, — это Известный телепродюсер. На нем дорогой серый костюм, розовая рубашка и синяя бабочка. Миша кивает ему головой.

АРТЁМ. Блин, это же этот, толстый, с Первого канала. Ты что, его знаешь?

МИША. Ну не вот прям друзья. Но наш клиент.

АРТЁМ. В смысле, тоже из наших?

МИША. Да я не про это. В смысле, ходит к нам. Реально наш клиент.

АРТЁМ. И что, ты прям сам его стрижёшь?

МИША. Когда как. Но чаще да.

АРТЁМ. Огонь! Он же нереально крут.

МИША. Жмот он.

АРТЁМ. Миш, а Миш?

МИША. Ну?

АРТЁМ (поёт джингл). Это «Голос».

МИША. Тём, оно тебе надо вообще?

АРТЁМ. Ну ты же сам говорил в караоке, что тебе нравится.

МИША. Нафиг тебе этот стресс на всю страну? Учись лучше спокойно.

АРТЁМ. Ну Миш.

МИША. Засветиться всегда успеешь. Придёт потом само.

АРТЁМ. Что само-то, Миш? Пиар — это тебе не любовь. Пиаром надо заниматься.

МИША. А учёбой не надо заниматься?

АРТЁМ. Смысл?

МИША. Что значит «смысл»? Получить образование…

АРТЁМ (перебивает). Ага, ещё скажи, купить тачку, хату в ипотеку и похоронить себя заживо.

МИША. Что значит «похоронить»? Можно подумать, ты машину не хочешь?

АРТЁМ. Нафиг она мне? С ней столько запар. Мне и в метро нормально. Uber, если что, есть. Тачку надо юзать, а не так, чтобы она весь день стояла.

МИША. Может, ты скажешь, что тебе и квартира не нужна?

АРТЁМ. Нее, ну камоон, если кто-то подарит, не откажусь. А так можно и снимать. Я что, дурак, работать на кирпичи?

МИША. А на что ты собрался снимать кирпичи-то эти, а?

АРТЁМ. Чилл. Я тебе об этом и говорю. Сегодня главное — сделать имя. А дальше к тебе придут и сами всё дадут.

МИША. Дадут-дадут, догонят и ещё дадут.

АРТЁМ. Попал в «Голос» — груды фолловеров. Взорвал чем-нибудь — их ещё больше. Дальше реклама, шмотки бесплатно, рестораны бесплатно. Саша Спилберг знаешь сколько поднимает?

МИША. Кто это? Дочь Спилберга?

АРТЁМ. Певица. У неё три миллиона фолловеров. У нее доход от рекламы в месяц больше миллиона. Она может снимать любую квартиру в любом городе мира и ездить даже на wheely, а не на uber. Сегодня главное засветиться. Поэтому, Миш, плиззз. Ну поговори с толстым.

МИША. Вы просто никто сейчас ничего делать не хотите. Уверены, что вы самые лучшие, что всё вам принесут на блюдечке.

АРТЁМ. Ну Миш, ну пожалуйста.

МИША. Спрошу.

АРТЁМ. Ну пожалуйста-пожалуйста.

МИША. Да спрошу, спрошу. Сказал же.

АРТЁМ. Ты у меня самый зачётный.

АРТЁМ. Я поступил на курс к Лаптеву. А в сентябре его уже парализовало. И сейчас к нам пришел Дроздов. Дроздов — это вообще хейтер. Чтобы я ни сделал, у него вечно: «Это говно». Причем разное. «Это плохо, это говно». «Это возмутительное говно». «Это ничего, нормально, но говно». Принципиально не похвалит. Да у него мозгов уже нет. Ничего не соображает. Правильно, столько бухать. Завидует. Потому что он-то уже отработанный материал. Я сначала агрился, ну всё-таки как-то неприятно, когда тебе каждый день говорят, что ты станешь дворником, что у тебя нет будущего. То есть реально он может такие вещи сказать человеку, который, блин, первое, что увидел, это его рожу. В жизни. А он тебе такое говорит. Потом мне уже сказали, что у него типа такая методика — спецом не хвалить, не замечать тебя, опускать. Чтобы ты всё время суетился и хотел что-то доказать. И знаете что, Виталий Борисович? Говно ваша методика! Человека нужно хвалить. Тем более в таком возрасте. Это ваша обязанность. Я не говорю, что всегда, не надо передёргивать. Ты просто скажи мне, что у меня хоть немного что-то получается, от тебя не убудет — а я после этого вообще жопу порву, чтобы стать ещё лучше. А тут каждый день тебе твердят, что ты полный нубас. Просто вообще неохота ничего делать. Даже идти в эту «Щуку» влом. Ну ничего, Виталий Борисович. Первый кастинг в «Голосе» я уже прошёл. Посмотрим потом, как вы запоёте. Они все так. Как только ты чего-то добьёшься, так они сразу: «Да это мой ученик». Ага. Где ты раньше был, учитель хренов? Плевал я на ваш институт. Сегодня можно и без него.

Осень. Дождь. Грязно. Артём и Миша едут в машине. Артём делает селфи так, что Миша попадает в кадр. Тут же выкладывает в «Инстаграм».

МИША (раздражённо). Что ты всё выкладываешь?

АРТЁМ. Чилл-чилл…

МИША. Нормально говори!

АРТЁМ. Мой профиль. Что хочу, то и пощу. Кому не нравится, пусть отписывается. А что у тебя тачка такая грязная? Из окна вон вообще ничего не видно.

МИША. Ты что, не понимаешь меня от слова «совсем»?

АРТЁМ. А что, мне шифроваться? Это ты постоянно.

МИША. Разделяй, что пишешь. Тут — личное, там — друзья, там — работа.

АРТЁМ. А я кто? Я тебе кто? Шкура? Тебе стыдно за меня, что ли? Или что? Ты поэтому меня не зафрендил?

МИША. Ты вообще глухой, что ли? От слова «совсем»?

АРТЁМ. Боишься, что придётся всем объяснять.

Миша прибавляет радио, чтобы не слушать Артёма. Там поет Ева Польна.

МИША. Песня та же, поёт она же.

АРТЁМ (про музыку). Что за олдскул?

Миша не обращает внимания на Артёма.

АРТЁМ. У меня бабушка знаешь как говорила? Ты хочешь и рыбку съесть, и на хуй сесть. Как бы и со мной, но вроде как никто и не знает. Божишь, чо!

МИША. Да при чем здесь это, блядь! (Выключает радио.) Ты что такой эгоист-то? Ты представь себя на её месте!

АРТЁМ. Пиздейшн! Я что, теперь должен сидеть, как крот, потому что она агрится?

МИША. Что ты несёшь? Ты, вообще, что ты несёшь?

АРТЁМ. А что, не так, что ли? Тебе важнее, что она подумает.

МИША. Меня больше не фоткай и нигде не отмечай. Понял?

АРТЁМ. Не хочешь — не фоткайся. Я тебя не заставляю.

МИША. Ты понял меня?

АРТЁМ. Мой профиль. Мне нечего скрывать. Я такой, какой я есть.

МИША. Да? Правда? А что, поехали тогда в Родной?

АРТЁМ. Это другое совсем.

МИША. А что другого-то? Давай с мамой познакомимся. Ты же не шифруешься. Это же я шифруюсь.

Артём молчит.

МИША. Мы тогда первый раз поужинали вместе. После ресторана пошли пешком. Пробки уже были перед Новым годом. На улице красиво. Снег шёл. И мы шли. По Фрунзенской набережной. И какое-то настроение было такое новогоднее, что захотелось поверить в чудо. Прям захотелось волшебства. А вдруг? В момент остановились. И эта неловкая пауза… Когда все уже знают, что надо делать, но ещё не делают. А потом раз — и вас как магнитом. Губы открываются — глаза закрываются. Это был наш первый поцелуй. Но чуда не произошло. Я очень хорошо помню тот вечер. Я спросил её, где она будет отмечать. А она ответила, что пока не знает, ещё не думала. Конечно, я уже знал, что это будет наш первый Новый год вместе. После работы всегда шли в магазин — она за курицей, я за фильмом каким-нибудь.«Курица или рыба, курица или рыба». Ржали постоянно, как ненормальные. Я не хотел её обманывать. Но всё началось. А что теперь? Какое у меня будущее? Два стареющих пидораса, которые вместе даже в магазине смотрятся нелепо. Это в лучшем случае. В худшем он убежит ещё раньше. И никто не назовёт меня папой. Максимум, что у нас может быть, — это собака, с которой мы будем носиться, как одержимые. Я выгуливаю её утром, он вечером, лишний раз не попадаясь на глаза соседям. Потому что они знают, что вы не братья. И вроде вы ничего плохого не сделали, но вам всё равно всегда стыдно. Сауны, бары, клубы, стареющие мужики в надежде, что сегодня повезет. Это всё противно. Я в любом случае в проигрыше. С Леной мы как бы на равных, такая современная семья, и вроде всё хорошо. Но не стоит. А с Тёмой я другой. Это не от весёлой жизни, не любопытства ради. Это просто другая часть меня. Наверное, это всегда было во мне… Не знаю. И что бы я ни выбрал, я по-любому в проигрыше. Это всё грязно. Все эти приложения для быстрого секса… А парочки, якобы сохранившие романтику, которые не трахаются налево? Они или выглядят убого, или трахаются точно так же, просто скрывают. Та же ложь. То же самое враньё. Такая же двойная жизнь. И главное, ты ничего не можешь с этим сделать. Ты такой же. Ты можешь только скрывать это от других. А в конце концов, без разницы, что я выберу. Я проиграю в любом случае. Это самоубийство. Одного себя всё равно придется убить. Когда я смотрю на этих несчастных престарелых в блестящих пиджаках, которые трутся с молодыми парнями, меня выворачивает, мне хочется блевать, настолько это отвратно. Но пары — это ещё не самый плохой вариант. Большинство заканчивает в одиночку. О такой жизни я мечтал? Я буду лежать ночью, и мне будет страшно встать даже поссать, потому что, если я встану, потом придётся возвращаться в пустую кровать, уж лучше спать дальше. Это всё мерзко.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Я его по-человечески попросила: «Приедь. Помоги с крышей. Прогнила уже вся». Сначала вроде пообещал. Потом раз не смог. Два не смог. Три не смог. Ждала-ждала… Ну а сколько можно ждать? Дожди каждый день. Всё бежит. Изменился он как-то, конечно. Даже говорить стал по-другому. Это всё Москва. Я сразу говорила. (Пауза.) Мало ли что сказали? Это всё неправда. У всех нормальные дети, внуки… А я что? Я что, хуже остальных, что ли? Ну а что? А что я должна чувствовать? Я посмотрела порнуху с голубыми. Это же невыносимо.

МИША. Поехал к нему на работу. Я знал, что не его смена. Просто на всякий случай. На кассе какой-то новенький. Я говорю: «Артём был?» А он говорит: «Да, наверху». Не понял. Ну ладно. Покупаю билет. Поднимаюсь на третий этаж. Закрыта одна кабинка. Стою. Голос его слышу. Ничего понять не могу. Думаю, ну ладно, подожду. Жду. Жду. Слышу. Слышу. (Пауза.) И тут у меня слёзы из глаз. Прям непроизвольно. Сами по себе. Я даже не знаю почему. Бред. Взрослый мужик. Что реветь? Ну неприятно, конечно, стало. Но не так чтобы. А тут прям ручьём. И я их, главное, не могу никак остановить. Я там где-то сел в углу, напротив этой кабинки. Сижу молча, вообще никаких звуков не издаю. Только слёзы успеваю вытирать. Рядом какое-то ведро грязное, презики, спермой воняет. А мне в тот момент вообще всё равно было. У меня уже всё помутнело.

Сауна. В полотенцах из кабинки выходят Артём и Известный телепродюсер. Миша бросается на Артёма. Известный телепродюсер убегает. Миша замахивается на Артёма, но в последний момент останавливается, берёт мусорное ведро и надевает его Артёму на голову. На Артёма вываливаются использованные презервативы, куски туалетной бумаги, смятые салфетки и окурки.

Ночь. Гей-клуб. У барной стойки Артём пьёт водку и закусывает лимоном. Заказывает ещё. Выпивает. Лимон с края стопки падает на пол. Артём поднимает и закусывает им. Заказывает ещё. Возле него трётся и смотрит на него Мужик.

АРТЁМ. Что? Дорого! Проходим!

Артём отворачивается в сторону бара. Заказывает ещё. Поворачивается обратно. Мужик продолжает смотреть. Видно по футболке, что он сильно вспотел.

АРТЁМ. Ничего ты слон!

МУЖИК (с акцентом). Я не говорю по-русски.

АРТЁМ. Зато я говорю. А ты случайно не продюсер?

Артём выпивает последнюю стопку и вместо того, чтобы закусить лимоном, подходит к Мужику, наклоняется к его подмышке, занюхивает, морщит лицо, потом берёт свой телефон и что-то показывает Мужику. Тот просит счёт и платит за себя и за Артёма. Они вместе уходят.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Капаю, капаю, капли какие-то — ничего не помогает. Нет сна, и всё. Хоть ты тресни. В аптеку пришла, говорю, бессонница замучила, дайте снотворное или хоть что-нибудь, уже неделю не сплю, глаза в кучу. А они мне говорят: «Не положено, по закону сейчас нельзя». Так и не продали. «По закону»… Кто эти законы пишет? То нельзя, это нельзя, всё нельзя, ничего нельзя. «Идите, — говорят, — бабушка, в больницу, пусть вам врач выписывает». Бабушка… Я ведь не старуха ещё. Я и сойтись ещё могла с кем-то. Могла. А почему нет? Просто врать неохота, неохота ни под кого подстраиваться. Я с одним даже познакомилась. Хороший мужик вроде. Спокойный. Работящий. Я как-то раз издалека, ну прямо совсем-совсем издалека, как-то чуть-чуть подняла эту тему. Так у него аж пена изо рта пошла. Разорался: «Всех их, пидорасов, надо расстрелять!» Вот тебе и спокойный мужик. (Пауза.) Пришла к врачу, он говорит: «Похоже на депрессивное состояние. Что-то случилось у вас?» Случилось! У нас у всех случилось. Не у меня одной. Просто вас ещё не коснулось. Но помяните моё слово, и вас коснётся. Всех коснётся. Дело не в нём. Им не только Артём мой не нужен. Им все не нужны. Их бы воля, они бы нас всех в вагоны загрузили и отправили куда подальше, как бракованных. Все мы им неугодные. Куда ни плюнь. И пенсионеры, и инвалиды. Причем здесь Артём-то? Дело не в Артёме. Нормальный у меня парень. (Пауза.) Я тут стою за хлебом. А передо мной бабуля. Седая вся. Маленькая, щупленькая, худая такая — одуванчик. Она тихонечко так спрашивает продавщицу: «Сколько этот хлеб стоит?» Та ей что-то отвечает. Вся очередь уже стоит пыхтит, дышит. Злятся все стоят. Задерживает бабка их, видите ли. Куда вы торопитесь-то? Куда вы опоздали? Нетерпимые. Люди пошли какие-то нетерпимые. Да ко всему! Не только в нём дело. (Пауза.) Она цену услышала, и ей стыдно, что она всю очередь задержала зря. Стоит извиняется перед ними. А покупать всё равно не стала, ушла. Дорого ей. Нет у неё денег. Я беру эту булку и бегом за ней. «Нате, — говорю, — возьмите, это вам». Она реветь и не берёт. Ей стыдно. Она ж всю жизнь отработала на эту страну. Она же не нищая. Она ревёт. Я тоже реву. И вот стоим мы с ней две дуры старые. И ревём. (Пауза.) Да будь ты проклята, такая власть, где к старикам такое отношение! Хлеба купить не могут на эти копейки. Что это за пенсия? Сволочи! (Пауза.) У меня и подруг поэтому нет. Потому что ненавижу врать. С ними ж надо говорить о чём-то. Они же все спрашивают… «Что, Людка, Артём-то не женился ещё? Когда внуков привезёт? Как там Артём, Людка?» А что я им скажу? Как Артём? Я сама не знаю, как Артём. (Пауза.) Врач так и не выписал мне ничего. Не положено. Закон. Нет у меня причин для стресса. «Идите, — говорит, — женщина, успокойтесь и спите». Да здравствует наша медицина. Самая лучшая медицина в мире. (Пауза.) Их там в Чечне уже расстреливают, как скот. Уже настоящая инквизиция. А кругом молчат. По телевизору молчат. Конечно, не расстраивайтесь. А что тут расстраиваться? Спите спокойно, женщина. (Пауза.) Я кто такая, чтобы политикой заниматься? Я простая баба, я сроду политикой не занималась. Если я в ней ничего не понимаю, так я в неё и не лезу. Но я вот как считаю, пусть я маленький человек, но всё равно, я считаю, что если сегодня власти полезли в постель к одним, значит, завтра они и к другим залезут. Тут ведь только времени вопрос. Хотя я что? Я политикой не занимаюсь. А что толку-то? Ты ей не занимаешься, а она тобой занимается. Нормальный у меня парень. Не в этом дело. Не знаю… Не знаю я… Что ещё выпить, не знаю… Нет сна, и всё. Уже и коров считала — без толку. (Пауза.) Ну а что делать? Мой крест. Как тащила, так и дальше буду тащить. Спи, не спи. Что, у меня выбор, что ли, есть? (Пауза.) Нет, я не понимаю. Я не понимаю этих мужиков. Что вы на геев-то набросились? Что вы их так ненавидите? Чего вы боитесь-то? Ну что вам мой Артём сделает? Вам же лучше, идиоты! Вам же баб больше досталось! Радуйтесь! Что вы к ним пристали?

Девушка и Артём в кабинке туалета ночного клуба. На унитазе лежит сделанная из купюры трубочка, пластиковая карта и четыре дорожки белого порошка.

АРТЁМ. Мне поменьше. Меня ещё не отпустило. Маленькую совсем.

ДЕВУШКА. Да не ссы ты. Ничего не будет.

Каждый вдыхает по одной дорожке.

АРТЁМ. Они скоро сами пожалеют, что выпнули меня. Что их институт? Сдался он мне. Я скоро в «Голосе» буду петь.

ДЕВУШКА. Ты гонишь.

АРТЁМ. Серьёзно. Отвечаю.

ДЕВУШКА. Вау! Круть! А ты что, типа петь умеешь?

АРТЁМ. Ну да.

ДЕВУШКА. А спой что-нибудь.

АРТЁМ. У толчка, что ли?

ДЕВУШКА. А хоть и у толчка. Что тебе, слабо для красивой девочки?

АРТЁМ. Ты что, серьёзно?

ДЕВУШКА. Ладно, не ссы. Нафиг мне твои песенки.

Девушка передаёт ему трубочку.

ДЕВУШКА. На.

АРТЁМ. Да не, мне хватит уже.

ДЕВУШКА. Ты что как тёлка-то? Не ссы.

Артём вдыхает дорожку. За ним Девушка делает то же самое.

ДЕВУШКА. А как ты влез-то туда? Там же всё по блату, за бабосы.

АРТЁМ. В том-то и дело. Нафиг мне их институт. Пусть сами учатся. Мне и без них друг помог… Вернее, хотел помочь… Да всё равно.

ДЕВУШКА. Нормальный друг. Может, мне тоже нужен друг?

АРТЁМ. Он уже занят. К жене вернулся.

Девушка бросается на Артёма и начинает его целовать. Он отталкивает её.

АРТЁМ. Ты что?

ДЕВУШКА. А что, я тебе не нравлюсь, что ли?

АРТЁМ. Да нет.

ДЕВУШКА (дышит себе в кулак, нюхает). Запах, что ли?

АРТЁМ. Да нет.

ДЕВУШКА. Ну а тогда хули ты обламываешь?

АРТЁМ. Да не в этом дело.

ДЕВУШКА. А в чём? Ты что, из этих?

АРТЁМ. Да!! Из этих! И что?! У нас хотя бы изо рта не воняет, как из унитаза!

Артём отталкивает её, открывает дверь. Быстро идёт к выходу. Девушка бежит за ним.

ДЕВУШКА. Слышь, ты что? Я что, зря на тебя время тратила?

Проходящий мимо Пьяный мужик оживился, услышав их разговор.

ДЕВУШКА. Бабки тогда гони! Я что тебя, зря нанюхала?

АРТЁМ. Да пошла ты.

ДЕВУШКА. Сам пошёл, гомик несчастный! Козёл! Сволочь!

Артём, не обращая на неё внимания, выходит из клуба. Пьяный мужик идёт за ним.

ПЬЯНЫЙ МУЖИК. Слышь, ты! Я с тобой разговариваю. Куда ты мчишь?

АРТЁМ. Отвали.

ПЬЯНЫЙ МУЖИК. Слышь, ты! Ты зачем девушек обижаешь?

АРТЁМ. Да пошёл ты! Отвалите от меня! Отвалите вы все от меня!

Артём спускается с крыльца. Уходит дальше от клуба, но неожиданно получает удар металлической трубой по голове. Падает. Пьяный мужик пинает его в живот, потом в лицо. Бьёт до тех пор, пока Артём не перестаёт двигаться. Потом смачно плюёт в Артёма.

ПЬЯНЫЙ МУЖИК. Береги женщин, гондон.

Артём лежит в грязи. Пьяный мужик уходит.

Сауна. В кабинете у Хозяина сауны Артём. Лицо у него в синяках. Выбито три передних зуба.

АРТЁМ. Мне за квартиру нужно платить. Пожалуйста.

ХОЗЯИН САУНЫ. Так вот и работай.

АРТЁМ. Вы же знаете, я отработаю и верну.

ХОЗЯИН САУНЫ. Заработаешь за месяц и на новые зубы, и на хату. Что ты ноешь? Не очкуй, в Таиланде проституткам специально передние зубы удаляют, чтобы не царапали.

АРТЁМ. Ну может, есть какие-то ещё варианты?

ХОЗЯИН САУНЫ. Полно! Какие варианты? Ты в зеркало себя видел? Ты же страшный как чёрт. Ты мне всех клиентов распугаешь. Всё. Не хочешь — вали отсюда. Ты меня благодарить должен, что хоть такая работа есть. А он сидит тут…

АРТЁМ. Спасибо.

ХОЗЯИН САУНЫ. Сразу бы так.

Артём выходит из кабинета. Переодевается. В полотенце поднимается на третий этаж. Заходит в угловую кабинку. Закрывается. Там очень тесно и темно, горит только тусклая красная лампочка. Валяются грязные салфетки. В одной стене на уровне пояса проделано небольшое круглое отверстие. Артём сворачивает полотенце, кладёт его на пол и встаёт на него на колени. Его лицо оказывается прямо напротив отверстия.

АРТЁМ. Вы смотрите на втулку от туалетной бумаги, когда бросаете её в унитаз? Мне кажется, я втулка, которую выбросили в унитаз. И она медленно растворяется там. А все стоят и смотрят на меня. Нет, даже не так. Кто-то кинул меня в унитаз, потому что старый рулон закончился. И сейчас сидит и срёт на меня сверху. И я, белая чистая втулка от туалетной бумаги, вижу чей-то анус. Оттуда медленно появляется говно. Как зубную пасту из тюбика, он выжимает на меня своё говно. Оно падает на меня, прижимает своим весом. Я тону, погружаясь в воду и мочу, и под ещё тёплым дерьмом начинаю растворяться. Потом человек подтирается бумагой из нового рулона, встает и смотрит на меня сверху: а точно эта втулка там растворилась или нет? Убедился, что в рекламе не обманули, нажал на кнопку и смыл меня. И всё! И у него дома уже всё чистенько. Всё хорошо. А говно уже где-то там, несётся вниз по трубе, как на американских горках, вместе с другими, такими же, как я, какашками. Куда несётся? Куда это всё девается? Плывёт, плывёт под новогодней Москвой. А потом куда? Где конец? Как устроена канализация большого города? Тебя, например, смыли в одном месте, а потом ты через весь город по трубам плывёшь в главную, большую канализацию. Так, что ли? Или как? Наверное, там тебя выбрасывает в море. Море отходов. И главное, это же всё здесь. В этом же городе. Но ничего не пахнет. Сверху город горит и светится, а под землёй спрятаны километры труб с тоннами дерьма. Если подумать, это же целый город. Только его не видно. Никто не думает: «Как там моя какашка?» Смыл и забыл. А я теперь смотрю на человека и сразу представляю, какие у него какашки. Вытянутые тонкие, или колбаской, или как маленькие шарики. Как они меня прижмут: сразу или медленно. Мы все такие разные, а говно одинаковое. Оно плывёт по одним и тем же трубам к морю отходов. И уже там наше говно встречается. Вы, например, в жизни со мной не хотите общаться. Я для вас втулка. А там мы уже давно несёмся вместе по трубам. И неважно, где чьё говно. Говно не обращает внимания на то, чьё ты говно. Вы просто соединяетесь в трубе в общую массу. И дальше уже плывёте вместе. Люди так не могут. Им важно, какой ты. Они не хотят, чтоб ты был другой. А говну всё равно. Получается, говно добрее людей. А говорят, например: «Он говно, а не человек». Это неправда. Он человек. Был бы он говном, ему было бы всё равно. А так он хочет самого-самого лучшего. Москва такая огромная. Здесь столько людей. Все такие классные. Но оказалось, что срут все одинаково. Неважно, ел ты в дорогом ресторане или, как я, на дошираке. Не бывает же хорошего говна и плохого. Говно добрых людей так же воняет, как говно злых. Говно богатых не отличается от говна бедных.

Артём выходит из подъезда с пакетом мусора. Поворачивает за угол, идёт к помойке. Через дорогу светится вывеска «Мебель». Артём доходит до помойки. Выбрасывает пакет. Рядом с мусорными баками стоит старое кресло. На нём сидела кошка, но она испугалась и убежала. Рядом с помойкой что-то ест стая серых голубей. Артём осторожно идёт вдоль дома. Не только потому, что кругом лужи, снег и скользко. Просто он так идёт. Навстречу ему женщина везёт в коляске бабушку. Обе они в чём-то сером, бесформенном, на них очень много одежды, чтобы не замёрзнуть. Ноги у бабушки укутаны в старое одеяло. Лицо болезненное и очень бледное. Артём видит грязь под ногтями на руке женщины, которая катит коляску. Они медленно, молча идут. Артём возвращается во двор, проходит через детскую площадку. Но калитка закрыта. Он идёт к другой — тоже закрыто. Тогда он достаёт сигареты, прикуривает и садится на качели. Это даже не качели в привычном понимании, это большое колесо, привязанное цепями к металической рамке. Он раскачивается, курит, поднимает голову и выпускает дым в небо. Небо серое. Кругом провода. Летают здоровые чёрные вороны. Слышен только микс из нескончаемого шума машин и вороньих криков. Артём докуривает, бросает сигарету. Уходит с детской площадки. На выходе замечает, что из машины через стекло всё это время на него смотрел Мужик. Мужик опускает глаза. Артём идёт дальше. Людей совсем мало. Город как будто вымер. Одни машины. Трактор, который собирает грязный снег, сигналит Артёму. Он останавливается. Пропускает его. Артём растирает руки. У него мёрзнут пальцы. Артём идёт по территории медицинского городка. Там людей побольше. Все идут к кому-то. Отец с сыном несут коробку сока и торт. Старенький дед с палочкой идёт еле-еле. Около торца больницы курят две женщины. Одна в банном халате, вторая в чёрном пальто. Женщины стоят в огромной куче окурков. Это место, куда выходят покурить больные. Четыре корпуса, которые видит Артём, различаются только оттенками серого: светло-серый, серый, тёмно-серый и один корпус просто грязный, в пыли, застроен лесами.

Артём выходит из медгородка. Опять растирает руки от холода. Обращает внимание, что с крыши капает. Идёт к перекрёстку. Перед ним по тротуару летит голубая бахила. Ветер подгоняет её, она летит то выше, то ниже. Она вся уже изорвана, испачкана. Артём останавливается у светофора, а бахила летит дальше. Он смотрит на неё. Машина сбивает бахилу, и она пропадает под колёсами.

Ближе к метро людей становится больше. Артём проходит мимо магазина холодильного оборудования Liebherr. Останавливается, смотрит на пустой холодильник в витрине и плакат на нём: Sale 99.900. Идёт дальше по проспекту Мира. У остановки прикуривает сигарету. Смотрит на людей. Лица у всех отрешённые. Все одеты примерно одинаково, в серое и чёрное. Никаких других цветов вообще нет. Один мужик высмаркивается на тротуар прямо перед Артёмом. Артём отходит немного от остановки. Прикуривает ещё одну сигарету и замечает единственное яркое оранжевое пятно наверху. Артём поднимает глаза. Это рекламный щит. На нём фотография куска мяса и надпись: «Свинина охлаждённая. Окорок без кости 239 руб./1 кг. Дикси. Просто. Рядом. По-соседски». Справа от остановки Артём замечает ещё одно оранжевое пятно — ящик с кнопкой и динамиком на столбе. Но он весь в грязи от машин, поэтому оранжевого цвета почти не видно. На нём надпись SOS. Артём тушит сигарету. И идёт той же дорогой обратно. По пути он заходит в магазин. Что-то покупает. Выходит с пакетом. Идёт мимо длинного серого забора. Женщина в чёрном пуховике везёт в коляске маленького ребёнка в голубом комбинезоне.

Доходит до дома. Подходит к помойке. Достаёт из пакета кошачий корм, высыпает его прямо на кресло, где сидела кошка. Кошка подбегает. Начинает есть. Артём выкидывает пакет. Дворник в ярко-оранжевой куртке и оборванной шапке притащил пустые коробки, утрамбовывает их в мусорный бак. Он улыбается Артёму золотыми зубами. Артём идёт в сторону подъезда и с удивлением обнаруживает, что руки согрелись. Руки тёплые.

Квартира Лены. Артём на кухне говорит по телефону.

АРТЁМ. Да, тот, который с утра смотрел, вот его. Только катафалк маленький. Остальное так же, да. Ну я же вам аванс оставил. Заеду. Куда я денусь.

В кухню входит беременная Лена.

ЛЕНА. Кто звонил? Нормально всё?

АРТЁМ. Да. Поспите ещё.

ЛЕНА. Да всё равно не могу. Ты второй день уже тут. Тебе на работу-то не надо?

АРТЁМ. Нормально.

Звонок в дверь. Лена уходит открывать. Артём берёт рамку с чёрно-белой фотографией Миши. Случайно роняет её. Стекло разбивается. Он начинает собирать осколки. В этот момент возвращается Лена.

АРТЁМ. Я сейчас уберу.

ЛЕНА. Оставь. Я сама.

Артём собирает осколки. Лена ему помогает. Порезалась.

АРТЁМ. Осторожней.

Артём берёт Ленину ладонь. Прикладывает к порезу чистую салфетку. Лена начинает плакать. Артём обнимает её.

АРТЁМ. Тихо, тихо… Тихо. Всё будет хорошо.

Солнечный день. Лена выходит из роддома с ребёнком на руках. У входа её встречает Артём с букетом цветов. Артём берёт младенца, помогает Лене сесть в такси. Передаёт ей сына. Да, кстати, это мальчик. Вылитый Миша. Затем Артём садится вперёд, рядом с водителем. И они уезжают в светлое будущее.

ЛЕНА. Я же его видела в «Фейсбуке». Поэтому сразу узнала. Я не могу сказать, что я на него обиду прям какую-то держала. Нет. Просто мне не о чем было с ним говорить. И не хотелось. Да и вообще не до этого было в тот момент. Я в шоке была. В общем, я даже не собиралась к нему подходить, не говоря уже о работе. А потом мне врач рассказал, что это именно Артём, оказывается, первый сдал кровь. И потом ещё сдавал. И в соцсетях писал. И бывших однокурсников уговорил. Люди стали приходить, тоже сдавать. Хотя у нас много друзей. Но в этот момент… Почему-то именно он… В палату его не пускали, конечно. Он же не родственник. Но он всё равно сидел там все дни, ждал, никуда не отходил. Видимо, у них тоже бывает и преданность, и всё такое… (Пауза.) Не знаю почему. Не знаю… Ну вот так решила, и всё. И, кстати, ни разу не пожалела. Работает он хорошо. Хоть и молодой, а весь салон на нём, всех держит. Недавно Юрку нашего уволил. Тот, оказывается, у себя дома филиал открыл для наших клиентов. И вот как-то не побоялся же. Всё разузнал. Сначала предупредил. Не помогло. Потом взял и уволил. Хотя на нем и клиентов много держалось. Как-то получается у него. За дело болеет. Работает, как на себя. А это самое главное. Попробуй найди такого. Он же всё время на работе. Вот только сейчас недельку взял, чтобы к матери съездить, и всё. А так постоянно в салоне. Я вообще думала после аварии с ума сойду. Мишу похоронили, мне рожать, и ещё салон на меня свалился. Так что Артём, конечно, надо отдать ему должное, помог тогда, и физически, и морально, и вообще… Неплохой парень. При других бы обстоятельствах познакомиться. Приходит иногда к нам. Сидит… Что-то там с Ванькой разговаривает… Добрый он очень. Может так час просидеть, проговорить с Ванькой. Как с родным с ним разговаривает. Тот его слушает. Главное, так внимательно. Как будто всё понимает. Я знаю, что нам делить уже нечего. Я понимаю, что это нас даже в какой-то степени объединило, он ведь Мишу тоже любил. Но что я могу поделать? Страшно! У меня мальчик растёт. А тут он. А вдруг это заразно? Страшно. Я ничего против него не имею. Я нормально к ним отношусь. Но я не хочу, чтобы мой сын таким же стал. Поэтому и выгнала.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Он всегда хорошо учился. В девятом классе только съехал немного. Я за оценки его никогда не трогала. Одно только ему сказала: «Ты если, Артём, начнёшь курить, то не вздумай подбирать бегать, просить у кого-то. Ты просто скажи мне: “Мама, я начал курить”. И всё. И я буду тебе покупать». А он мне говорит: «Нет, мама, я не курю. Не переживай. Я уже бросил».

Посёлок городского типа Родной. Дом, где вырос, провёл детство и юность Артём. На крыльце сидит Бабуля и тихо поёт: «Скатертью, скатертью дальний путь стелется». Миша чинит крышу, стучит молотком. Артём стоит на лестнице, держит инструменты. По двору бегают и громко смеются Близнецы.

МИША (Артёму). Я сон видел. Мы с тобой по Москве гуляем. Только ты идёшь, а я почему-то лечу рядом. А лечу, знаешь, на футболке. Она так раздувается от ветра, и я на ней, как на шарике. У светофора остановились. Я спустился к тебе. И тут ты хватаешь меня и что-то кричишь.

Из дома выходит Молодой человек с длинными белыми волосами.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК С ДЛИННЫМИ БЕЛЫМИ ВОЛОСАМИ: Мальчики! Ну остынет всё!

МИША (Артёму). Дай другой молоток, Тём.

Артём передаёт Мише другой молоток. Молодой человек с длинными белыми волосами садится на крыльцо рядом с Бабулей.

МИША (Артёму). Я тебя пытаюсь как-то успокоить, объясняю тебе, что я рядом, я с тобой. А ты будто не слышишь меня.

Во двор заходит Мать близнецов.

МАТЬ БЛИЗНЕЦОВ (говорит Близнецам, указывая на Мишу с Артёмом). Вот, берите пример! Учитесь, какими надо быть!

Близнецы садятся на крыльцо, Мать близнецов садится рядом. Все вместе они подпевают Бабуле: «Каждому, каждому в лучшее верится».

МИША (Артёму). Потом ты успокоился. Остановился. И смотришь на меня, но как-то странно. Как будто мы ещё не знакомы с тобой. Как будто ты меня первый раз видишь.

С другой стороны от крыльца, из бани, в простынях, с вениками, идут Будущий отец Артёма и Отец Миши. Садятся рядом со всеми и тоже подпевают: «Катится, катится голубой вагон». Через калитку во двор заходит Пьяный мужик.

ПЬЯНЫЙ МУЖИК. Мужики, можно я у вас лестницу украду?

Артём молча делает шаг с лестницы на крышу к Мише.

МИША (Артёму). Осторожней.

ПЬЯНЫЙ МУЖИК. О! Спасибо, мужики!

Пьяный мужик довольный, забирает лестницу, идёт к крыльцу. Один за другим во двор заходят Качок, Известный телепродюсер, Мужик, Консьерж, Девушка, Хозяин сауны. Все вместе поют.

Может, мы обидели кого-то зря —

Календарь закроет этот лист.

К новым приключениям спешим, друзья,

Эй, прибавь-ка ходу, машинист!

Миша и Артём стоят на крыше. Из дома выходит Людмила Ивановна.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Всё готово. Пойдёмте в дом.

Конец.

Декабрь, 2016 — август, 2018
Москва

Пьесы

RUSSIAN BOY

Добавить комментарий Отменить ответ