РОДНОЙ

Пьеса.

Действующие лица:

Артем, 20 лет

Миша, 30 лет

Лена, 30 лет

Людмила Ивановна, 55 лет

Будущий отец Артема, Молодой человек с длинными белыми волосами, Бабуля, Близнецы, Мать близнецов, Отец Миши, Качок, Известный телепродюсер, Мужик, Консьерж, Девушка, Кавказец, Хозяин сауны

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. «Люська, а кто отец-то?» Догадывайтесь! Человек умрет — говорят, родится — говорят. Люди всю жизнь говорят. А я сразу знала, что буду рожать. Что тут было думать? С таким трудом… Каждое утро по огороду голая носилась. Весь август, пока в Родном была, весь август мать меня заставляла бегать по росе. А он к нашему соседу как раз приезжал. Так вот и познакомились.

Поле. Людмила Ивановна голая бегает и кричит заговор.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Господи Всемогущий! Ты дал людям Луну, да Солнце, да частые звезды, да легкие облака, дай и мне, рабе Божьей Людмиле, понести дитя.

С соседнего участка на нее смотрит Будущий отец Артема. Людмила Ивановна его не замечает.

БУДУЩИЙ ОТЕЦ АРТЕМА. Ну, здравствуй, раба Божья Людмила.

Людмила Ивановна, смущаясь, прикрывается руками.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Я сейчас вспоминаю, это же вообще дурка. Голая по всему огороду. Ору как чумная. Замерзну вся. Зубы стучат. Губы синёхоньки. Мурашки на мурашках. Потом меня мама быстро всю укутает, носки шерстяные, чай с малиной — и под одеяло. Вся пропотею как следует. Вот так и забеременела. Вот и не верь потом в народную медицину.

Поле. Людмила Ивановна голая бегает и кричит заговор.

С соседнего участка на нее смотрит уже тоже голый Будущий отец Артема.

БУДУЩИЙ ОТЕЦ АРТЕМА. Ну, здравствуй, раба Божья Людмила.

Людмила Ивановна кокетливо прикрывается руками.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Он сразу сказал, что не хочет. У него жена была… А у нее отец какая-то шишка. В общем, дал денег, сказал, делай аборт. Ага, щас! (Пауза.) Артемке года три было, мы пошли в больницу с ним на прививку. И там вынесли младенца, на столик положили, перепеленовывали. Он плачет, ревет. Артем говорит: «Плачет ляля!» Я говорю: «Плачет, да. Вот видишь, купили лялю». Он говорит: «Купили?» Я говорю: «Да. Я вот так же пришла в больницу, смотрю, а ты там лежишь такой же маленький, плачешь. Ты мне понравился, и я тебя взяла и купила. И тоже так же завернула и домой принесла. И вот сейчас ты мой сыночек». Он стоял-стоял, молчал-молчал, а потом говорит: «Значит, я тебе не родной». Я говорю: «Как не родной-то?» «Так родного надо выродить». И я с тех пор больше никогда не стала таких историй приводить… Там, в капусте нашли да аист принес… Нет, все. Ты мой родной. Я тебя родила. Родного-то, говорит, надо выродить.

Русскую зиму провожали. Бабушка с дедом пошли и его с собой взяли. А у нас в центре Родного там сцена такая построена, там все коллективы выступают. И вот какие-то старухи там поют, пляшут, а у них главный этот, который играет на своей гармошке. И вот Артем увидел эту гармошку у него и давай реветь. И на гармониста этого показывает. Бабушка ему: «Так там нельзя, там сцена. Зачем туда?» А ему надо, и все. А гармонист заметил, говорит: «Да поставьте вы его». Ну дед на сцену-то его и поставил. Он как давай там с ними бегать! Ох как давай плясать! Так было и не стащить до конца. А потом этот гармонист спрашивает: «Чей мальчик?» Мама говорит: «Наш». Он говорит: «Ох, какой молодец! Ох, какой!» А мальчик-то потом реветь, что надо ему туда после концерта с ними в автобус, со старухами этими, к этому гармонисту. Он маме говорит: «Водите его к нам в ДК. Ему сколько, шесть?» Мама говорит: «Четыре». Он: «Да вы что? А рослый-то какой. Вон какой смышленый. Водите его к нам, водите». И ведь выревел он. С четырех лет выревел. Занятия были с шести и на полтора часа. Четыре раза в неделю. Это ад был кромешный водить его туда. А что толку? Выбросили потом этот баян, аккордеон, как его. Потом у нас театральный начался.

Я изначально была против Москвы. «Я — актер, мама». Ты с чего взял-то? Ты из династии, что ли, из какой или что? «Мне надо в Москву!» В Москву, в Москву разгонять тоску. Да там таких, как ты! Актер… А то что мать тут одна на десяти сотках останется, это его не волнует. Всю жизнь палец о палец не ударит. Конечно, кому охота пахать? Правильно, мы лучше петь и танцевать будем. Говорила ему, в Челябинске полно нормальных институтов, и ехать никуда не надо. А что толку? Говори, не говори — как об стенку. Мать для них сейчас не указ. Вот я помню, попробуй я мать ослушайся. Сказала бегать — значит, бегаю.

Поле. Людмила Ивановна, уже уставшая, голая бегает и кричит.

С соседнего участка на нее уже с тоской смотрит Будущий отец Артема.

БУДУЩИЙ ОТЕЦ АРТЕМА. Хорош орать, а, раба Божья Людмила?

Людмилу Ивановну больше ничего не смущает и руками она уже не прикрывается.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Упертый, как отец. Если что-то надумал, то все равно добьется. Тот тоже сказал: «Если родишь, я тебя из Челябинска выживу». И выжил. Еще родить не успела. На четвертом месяце уже в Родной уехала. Меня спросили, зачем он поехал в Москву. Ну а что я скажу? Не скажу же, что на актера. Сказала, что на менеджера.

АРТЕМ. В Щуке спрашивают: «Что будете читать?» Я им: «Крылов. “Ворона и лисица”». Ну, они такие сразу глаза закатили, мол, ну сколько можно? А я им раз — и эту же басню, но от лица сыра. Все то же самое, но только от лица сыра. История как бы его глазами. Они же привыкли ее слышать в одном ключе. А тут бах — и что-то новенькое. Понимаете? «Лисица видит сыр. Лисицу сыр пленил. Плутовка к дереву на цыпочках подходит». Понимаете? Она же побежала за ним. Сыр тут главный. Они обе вокруг него. Или вот еще: «Сыр выпал». Ну то есть как бы он выпал, в смысле, от смеха, от этой вороны, от ее женской глупости. Понимаете? Вот так и поступил. Однокурсники? Одни позеры и выпендрежники. Жесть! И все такие очень театра-а-а-альные. Вот идет он по коридору. Он не может просто спокойно идти. Ему надо обязательно петь. А меня взяли, потому что я спокойно себя веду и не выпендриваюсь. Хоть как-то отличаюсь. Вот что меня бесит — все какие-то грязные, мятые. Богема типа. Типа им все равно, как они выглядят. А от одной затхлым несло. Пипец! Я с детства этот запах ненавижу. Знаете, когда вещи не просохнут и потом пахнут сыростью? У мамы еще тряпка так воняла на кухне. Это вообще жесть. А некоторые, представляете, его не чувствуют. Мать, например, постоянно разорялась, что я только порошок перевожу. Ну а что я сделаю? Я виноват, что ли, если воняет? Я привык с вечера все стирать: футболку, носки, трусы. Я считаю, что человек всегда должен быть чистым. Неважно, сколько у тебя денег. Ты можешь хоть каждый день в одном и том же ходить. Главное, будь чистым. А если ты актер, то у тебя еще должен быть какой-то свой стиль. И опять же не надо груды бабла. Вот я посмотрел на тех, кто поступал, у многих, в принципе, обеспеченные предки. А выглядят при этом никак. Тут, понимаете, важнее креатив, а не сколько у тебя денег. Вот я, например, сам себе стиль придумал. Попросил маму связать мне жилетку. Сначала одну. Потом еще одну. Сейчас их уже семь. Главное правило — что бы ни надел, сверху всегда жилетка. Это уже как-то характеризует. Несколько жирных еще поступало. Мне кажется, в наше время иметь некрасивое тело — это полный аут. Необязательно ходить в дорогой фитнес. Я, например, отжимаюсь. Каждый день на один раз больше, чем вчера. Подтягиваюсь. Делаю пресс. Это все можно дома делать. Двадцать первый век. Человек сегодня обязан нормально выглядеть. Это все отмазки про гены. Просто жрут как свиньи, и лень жопу поднять. Еще курильщиков не уважаю. И вейперов тоже. В Москве вообще все парят. Бред какой-то. Не понимаю я этого. Но в основном все, кто поступал, они, конечно, все — детский сад, лет по шестнадцать-семнадцать. За них все делают папа с мамой. Папа привез, папа отвез, папа дал денег, папа не дал. Они сами ничего не могут. Вот я только приехал в Москву и сразу же пошел работать. Случайно увидел объяву. Я просто снимаю тут напротив. Ну как снимаю? Бесплатно. Родственники родственников наших родственников. В общем, они на лето уехали. И мне тут разрешили. Общагу потому что только в конце августа дадут. А я на лето хочу остаться. Есть тема на «Голос» пока попасть. Сейчас еще воду горячую отрубили. В Москве, говорят, в июне всегда так. Я на работе моюсь. Поэтому пока взял смены каждый день. Ну как день? Мы открываемся в восемь вечера — и где-то до часу ночи.

Перед кассой в сауну очередь. В кассе за стеклом стоит Артем.

АРТЕМ. Это гей-сауна. Как общественная баня, только для геев. Натуралам сюда вход категорически запрещен. Я, конечно, не спрашиваю каждого на входе: «Вы гей или не гей?» А даже если и спрошу. И что? Как я проверю?

Молодой человек с длинными белыми волосами из очереди стучит в стекло.

АРТЕМ. Семьсот.

Молодой человек с длинными белыми волосами протягивает деньги. Заходит. Следом за ним к кассе подходит Бабуля.

АРТЕМ. Бабуль, вы в курсе, что это гей-сауна?

БАБУЛЯ. Конечно, сынок. (Роется в сумке.) У меня еще пенсионное.

АРТЕМ. У нас пенсионерам скидок нет. Семьсот рублей.

БАБУЛЯ. Хорошо, хорошо, сынок.

Бабуля отдает деньги. Заходит. Следом идут Близнецы и Мать близнецов.

АРТЕМ. Женщина, ну вы-то куда?

МАТЬ БЛИЗНЕЦОВ (показывает на близнецов). А что? Они — геи. Я с ними. Я же мать.

АРТЕМ (раздраженно). Жесть вообще. Семьсот. Детям бесплатно.

Мать близнецов покупает билет, все довольные проходят в сауну. К кассе подходит Миша. Он очень хорошо одет. Выглядит лет на тридцать. Молча подает тысячу рублей.

АРТЕМ. Добрый вечер!

МИША. Привет! У вас там опять мест не было. Я перекрыл. Если что, найдите меня, ладно? Черный мерседес 021.

АРТЕМ. Конечно. Как обычно. Приятного отдыха!

МИША. Спасибо. Сдачи не надо.

Миша проходит в сауну.

АРТЕМ. В общем, любой сюда может прийти. На первом этаже у нас раздевалка, шкафчики. Дальше бар, там можно отдохнуть, посидеть в красивой обстановке. Но в основном все просто нажираются. На втором этаже сауны: финская, турецкая. Там же джакузи. А на третьем кабинки — это такие маленькие комнаты, как купе в поезде. Ну, сами понимаете для чего.

Молодой человек с длинными белыми волосами, Бабуля, Мать близнецов, Близнецы — все, кроме Миши, выходят из сауны и проходят мимо кассы паровозиком, держась за плечи, под песню «Катится, катится голубой вагон».

АРТЕМ. Я где-то уже лет в двенадцать-тринадцать все понял. Ну само собой, ничего не было. Где там у нас в Родном? С кем? Москва — все-таки большой город. Здесь как-то посвободнее.

Сауна. Парная. Миша стоит в полотенце. У него спортивное телосложение, на руках две татуировки в виде колец, по одному вокруг каждого бицепса.

МИША. Я это все не люблю. Жару физически не переношу от слова «совсем». Меня отец все детство таскал по этим баням. Весь согнусь, уши закрою и бегом на верхнюю полку. Потому что если ты сидишь внизу — значит, ты не мужик.

В простыне, в банной шапке и с веником в руках входит Отец Миши, садится на самую верхнюю полку.

ОТЕЦ МИШИ. Миха, ты что, не мужик, что ли?

МИША. Мужик.

ОТЕЦ МИШИ. В жопу вжик, и больше не мужик. Давай сюда, мужик!

Миша поднимается на верхнюю полку. Ложится. Отец со всей силы парит его веником.

МИША. А! А! А! Больно!

ОТЕЦ МИШИ. Терпи! Ты же мужик!

МИША. А! А! А!

Миша встает, показывает шрам на ноге.

МИША. Вот. Память от папы. На всю жизнь.

Отец Миши бросает веник, уходит. В коротком полотенце входит Артем. У него атлетическое телосложение. Красивое, молодое, подтянутое тело. Он встает внизу. Миша посматривает на него сверху.

МИША. А что внизу стоишь? Давай наверх.

АРТЕМ. Не, я жару не люблю.

Миша продолжает рассматривать Артема.

МИША. Занимаешься или сам?

АРТЕМ. Сам. Дома.

Теперь уже Артем начинает смотреть на Мишу.

АРТЕМ. А вы сами давно?

МИША. Да это я сейчас подсдал.

АРТЕМ. Ничего себе подсдали.

МИША. У меня отец был физрук. Я с детства.

АРТЕМ. Повезло вам.

МИША. Да уж. Давай наверх! Замерзнешь там!

Артем поднимается на верхнюю полку.

АРТЕМ. Татуировки у вас бомба.

Миша молча кивает головой.

АРТЕМ. Я тоже хочу какую-нибудь сделать.

МИША. Сначала придумай что. Лучше со смыслом. Чтобы не так просто.

АРТЕМ. Ну да… А что ваши означают?

МИША. Это личное.

АРТЕМ. Понятно. Уф, жарко. Не могу. Пойду.

Артем встает, выходит из сауны. Миша идет за ним.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Он так не любил больницы. У него карточка была, как «Война и мир». И хронический бронхит, и хронический ханезилит-танезилит, как его, потом вообще бронхиальную астму поставили. По ошибке. Но слава Богу, хоть от армии открутили. А вот зубы лечить любил. Самостоятельно причем. У них прямо в школе был кабинет. Там мужчина-стоматолог у них был. Так ведь он начал лечить и целенаправленно ходил сам, год ходил или два, я уже не помню. Все до единого вылечил. И брекеты ставил. Что он там только ни делал. Никто его не заставлял, не водил. Все сам. Вбил себе в голову, что ему надо голливудскую улыбку. И сделал. По нескольку раз в день чистил их. То пастой, то содой. Кошмар, короче.

Звонит телефон. Отвечает.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. О! Привет, милый сын! Да какие у меня дела? Так, делишки. Что? Зачем он тебе? Что собрался искать? Что тебе его фотки-то смотреть? Да у него и нету, наверное, никаких «Одноклассников». Ой, ладно, делай ты, что хочешь. Дванов. Ну точно, как не точно-то? Ты же Александрович. Александр Дванов. Да.

Лето. Утро. Комната Артема наполнена ярким солнечным светом. На солнце видно, что окна давно не мыли. Артем лежит в кровати, улыбается, читает смс.

МИША (пишет). Привет! Как ты?

АРТЕМ (пишет). Хорошо, как сам?

МИША (пишет). Нормально. Работаю. Ты чем занят?

АРТЕМ (пишет). Проснулся)

МИША (пишет). Ты все еще хочешь татуировку?

АРТЕМ (пишет). Да. А что?

МИША (пишет). Готовься. Вечером заеду за тобой.

АРТЕМ (пишет). Что, серьезно?

МИША (пишет). Сегодня поговорим с ним. Он покажет. Потом выбирать будешь.

АРТЕМ (пишет). Огонь!

МИША (пишет). Кольца — это две буквы «о». Маму звали Ольга. Папу — Олег.

АРТЕМ (пишет). Понятно…

Артем встает, достает чистое постельное белье, нюхает его и, убедившись, что оно ничем не пахнет, меняет. Грязное уносит в ванную. Возвращается с ведром воды и тряпкой. Включает на ноутбуке Сашу Спилберг. Моет окно. Подпевает.

Манит, как магнит, манит, как магнит.

Сердце на рипит, сердце на рипит.

Прерывается. Выключает музыку. Звонит по телефону.

АРТЕМ. Мам, привет! Да нормально. Мам, я по-быстрому. А ты можешь мне сказать рецепт курицы? Курицы. Ну твоя, фирменная. Которая с аджикой еще. Да. Да. Ничего. Просто. Сам, а кто? Ну не готовил, решил приготовить. А что такого-то? Да ничего не случилось, мам. Просто. Что, уже курицу нельзя приготовить? Через сколько? Ладно. Перезвоню.

Снова включает музыку. Продолжает мыть окно и петь.

Смотри в мои глаза, в мои глаза.

Один взгляд, и ты убит.

ЛЕНА. С Мишей мы познакомились, когда я его квартиру продавала родительскую. Я как-то сразу на него внимание обратила. Такой молодой, а ведет себя, как мужик. Про таких говорят «как за каменной стеной». Ну оно и понятно. В таком возрасте, а уже сирота. Родители разбились в аварии. Жуть, конечно. Мне как-то так жалко его стало, я помню, даже от своей комиссии отказалась. Ну и вот как-то так. Так и закрутилось. То, сё, пятое, десятое. И вот уже семь лет вместе. В прошлом году вот папу моего похоронили. Я ему, конечно, очень благодарна. Если бы не Миша, я бы вообще не знаю, как выкарабкалась. А в этом году у нас еще собака умерла. Правильно говорят, горе сближает. Мы с ним за последнее время очень сблизились.

Сауна. Качок голый входит в душевую кабину. За ним входит Миша. Они закрывают шторку.

МИША. А! А! А! Больно!

КАЧОК. Терпи, ты же мужик!

МИША. А! А! А!

Качок открывает шторку, выходит из душевой кабины. За ним выходит Миша.

ЛЕНА. Знаете есть такая притча. Мужик пришел свататься. Надо выкуп отдавать. А выкуп тогда назначали в коровах. Там, значит, у отца три дочери. Он говорит, вот у меня красивая — за нее семь коров прошу, вот умная — за нее пять, а вот младшая — она некрасивая, глупая, поэтому давай, сколько не жалко. Мужик подумал-подумал и говорит: «Я хочу последнюю, младшую. Вот у меня десять коров — забирай». Старик смотрит на него, ничего понять не может. Зачем, — говорит, — ты десять предлагаешь, если можно две, три? Мужик ему ничего не ответил. Просто отдал десять коров, забрал жену и ушел. И вот через несколько лет отец с сестрами приезжает посмотреть, как там его дочь поживает. А его встречает тот мужик с красивой, умной женой. Отец испугался. Куда, — говорит, — ты дел мою дочь? А мужик ему: «Так вот же она. Это и есть твоя младшая дочь. Почему она стала такой? Потому что я всегда, с самого начала, видел ее на десять коров». Вот так же и я вижу Мишу на десять коров.

АРТЕМ. Я помню, после школы все пацаны шли с девчонками за гаражи, а я домой. Не потому что меня не звали. Я и сам не хотел. Лучше дома. Сидел в интернете, но в основном я любил слушать радио. DFM, например, или «Европу». Иногда, когда слушал, я смотрел онлайн-трансляции на сайте, видел, какая у них студия. А потом закрывал глаза и представлял то, что дальше, за студией. Где находится это здание? Мне казалось, что, может быть, у них из окна видно большую светящуюся башню Останкино. Они говорят, например, какая там сегодня погода, где пробки, а я сразу представлял, какая Москва огромная, красивая, как там все круто. Мне казалось, что люди там должны быть другие, продвинутые, не как у нас. Диджеи прям божили на сетке. Язык у них, конечно, подвешен. Совсем по-другому говорили, не так, как мы. Я всегда повторял за ними, чтобы потом, когда уеду, уже сразу тоже нормально говорить, как москвичи. Да, я уже тогда решил, что уеду. Потому что в Родном мне бы пришлось всю жизнь просидеть дома возле компа или слушая радио.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Рос он самостоятельным. Ему всегда нужно было, чтобы у него были свои карманные деньги. Он копил. Я ему за пятерки в школе платила. За двойки наоборот вычитала. Придем на базар. Он всегда выбирает только ту вещь, на которую ему своих хватит. Он знает, что я куплю. Можно выбрать другую. Но все равно, на всякий случай. Чтобы знать, что если что, он сам может ее купить. Вот такой характер. А деньги он всегда ценил. Даже когда маленького в магазин отправляла, дам ему, например триста рублей. А какие-нибудь ребятишки постарше начинают у него их отбирать. Так он на намертво в них вцеплялся кулачком своим маленьким. Побьют, не важно что. Главное, крепко держать деньги. Домой в кулачке принесет оставшиеся половинки. И только потом, может быть, когда уже никто не видит, заревет: «Мама… Осталась только половина денег. На все не хватит. Что теперь покупать-то?»

Август. Жаркий день. Миша и Артем едут в машине.

АРТЕМ. Теперь как будем? Я на следующей неделе уже в общагу переезжаю.

МИША. Уже не переезжаешь.

АРТЕМ. В смысле?

МИША. Бардачок открой.

Артем открывает бардачок. Видит там связку ключей.

МИША. Сюрприз!

АРТЕМ. Ты что, квартиру купил?

МИША. Ну пока не купил. Снял.

АРТЕМ. Камоон! А сколько денег?

МИША. Нисколько.

АРТЕМ. Блин, ну ты огонь.

МИША. «Камоон», «огонь»… Быстро ты учишься, Тём.

АРТЕМ. Здесь все так говорят. Ну а что?

МИША. Да нет. Ничего. Тём, может, на Николину поедем?

АРТЕМ. Куда?

МИША. Купаться в Москве-реке.

АРТЕМ. Она же грязная.

МИША. Николина Гора. Рублевка.

АРТЕМ. Да нет. Я не поеду.

МИША. Что такое?

АРТЕМ. Да у меня нет ничего с собой.

МИША. Плед в багажнике. Полотенца там возьмем. Что еще?

АРТЕМ. Да я как лузер. Что я поеду на Рублевку?

МИША. Тём, мы же на пляж.

АРТЕМ. А купаться в чем?

МИША. Заедем. Возьмешь плавки. Не проблема.

АРТЕМ. Да у тебя никогда никаких проблем.

МИША. Тём, ты чего?

АРТЕМ. Ничего. Куда ты заезжать собрался? Нет у меня плавок.

МИША. Ну значит, купим.

АРТЕМ. И по ресторанам мне твоим ходить стремно. Вечно, как бомж, в этих жилетках дебильных. Что ты меня везде куражишь?

МИША. Что я делаю?

АРТЕМ. Куражишь.

МИША. Ну это я точно не знаю. Это, наверное, что-то ваше, уральское.

Миша паркуется возле торгового центра.

МИША. Пойдем.

АРТЕМ. Куда?

МИША. Плавки покупать.

АРТЕМ. Да камоон! Не хочу я, правда, Миш. Что, они меня спасут, что ли?

МИША. Тём, ну не порти себе настроение. «Дольче», «Армани». Все купим. Пошли.

АРТЕМ. «Дольче»? «Армани»? Это что, мода девятнадцатого века? Лучше уж обычный «Ветменс» или Гошу Рубчинского.

МИША. Какие познания. Быстро ты.

ЛЕНА. Это пиздец, конечно, девочки! Это пиздец! Одно дело, когда твой муж тебе изменяет. Но узнать, что он изменяет тебе с мужиком! Это пиздец! Девочки! Это полный пиздец! Я вообще уже ничего не понимаю. Мы куда катимся-то? Я не понимаю, девочки. Вот правду говорят, что все парикмахеры пидарасы. Главное, я же ни сном ни духом вообще. Я же когда еще эту переписку нашла, подумала сначала, что он эту сучку специально переименовал в Артема, чтобы я ничего не спалила. Ну я раз позвонила — мужик. Два позвонила — опять мужик. И главное, сука, правда — Артем. Но я еще идиотка! Я ведь еще не въехала! Блять, а потом, когда я въехала… Бля-я-я-я-ть…. Это пиздец, девочки… Это полный пиздец… Единственное, что я сразу решила, — надо все нахуй отрубать. Никаких, блять, разговоров, никаких ебаных вторых шансов. На хуй мне это надо? Мой мужик долбится там с каким-то пидорасом! Это вообще как? Это как вообще, девочки? Это же пиздец! Я себя не на помойке нашла, в конце концов. И знаете, я не стала ныть, жалеть себя, ну как это обычно бывает. Я встала. Успокоилась. Посмотрела на себя в зеркало и сказала: «Лен, у тебя еще все впереди. Это просто герой не твоего романа». Позвонила Ирке, это моя подруга лучшая, мол, так и так, все ей рассказала. Она приехала, и тут уж вот ей спасибо, подсказала шикарную идею — собрать все его шмотки в мусорные пакеты и выставить их к чертовой матери на площадку. Сегодня же. Пока по горячим следам. И мы с ней в четыре руки быстро все собрали. Потом позвонили ему. Приехал. Вещи на площадке забрал. Я его даже видеть не захотела. Все! Ты для меня умер. Для меня не существует такого человека больше. Все потому что. Я, блять, даже рада, что вылезла из этого болота. Это пиздец.

Концертный зал в Кремле. На сцене поет Филипп Киркоров.

Не даёт до утра спать снег растаявший — он вода.

Ты одно лишь должна знать — я люблю тебя навсегда.

Женщины в зале плачут. Дарят Филиппу цветы. Ведущий объявляет следующего артиста. Дым. Откуда-то сверху на трапеции в золотом пиджаке на сцену спускается Николай Басков. Он еще не начал петь, женщины в зале уже плачут, несут цветы. У сцены образовалась очередь. За кулисами готовятся к выступлению Валерий Леонтьев, Сергей Лазарев, Дима Билан.

АРТЕМ. Вот когда все очень хорошо, я всегда боюсь, что это может закончиться. Просто у меня со счастьем всегда так. Оно кончается. Допустим, я поступил в институт, я начинаю загоняться, что меня могут отчислить по какой-то причине. Или, например, сегодня у меня есть работа, я боюсь, а вдруг меня уволят, и денег не будет. И что я тогда буду делать? Ну это про все. Не знаю… Там… Сегодня есть шмотки, а если завтра квартира, где они лежат, сгорит? И в чем я буду ходить? Про квартиру вообще всегда страшно. Сегодня у тебя есть дом, а завтра хозяйка передумает, и все, пока. Или с Мишей что-нибудь случится. И все тогда. Мне нравится секс с ним, это просто супер. Я не знаю, как бывает по-другому, но это просто чума. И я боюсь, чтобы мне это это не разонравилось. А вдруг я начну смотреть на других? Хотя, конечно, Миша огонь. И фигура что надо. И вообще все на месте. А главное, взрослый. Ну короче, это про все что угодно. То есть, если сегодня у меня все это есть и все хорошо, то я обязательно ссу, что не бывает все так хорошо. Я просто себя довожу этими мыслями негативными. Меня прям это бесит. Конечно, я пытаюсь как-то это изменить в себе, говорю там себе постоянно, что Артем, так думать нельзя, нужно мыслить позитивно, нужно думать, что все и дальше будет окей. И вообще, я где-то прочитал, что в самой по себе хорошей жизни ничего такого постыдного нет. То есть, если тебе хорошо, то не нужно париться, что все обязательно будет плохо, что все закончится. Ничего не закончится. Это мне дед вбил в голову. Он постоянно говорил, что просто так ничего не дается, все хорошее нужно заслужить. А если тебе вдруг и дали что-то просто так, то скоро жди, так же заберут. Кислота, короче.

Артем с Мишей в кинотеатре на премьере фильма. Стоят, пьют шампанское. Мимо проходит полный мужчина невысокого роста с красным опухшим лицом, маленькими воспаленными глазками и лысиной, как будто намазанной жиром, — это Известный телепродюсер. На нем дорогой серый костюм, розовая рубашка и синяя бабочка. Миша кивает ему головой.

АРТЕМ. Блин, это же этот, толстый, с Первого канала. Ты что, его знаешь?

МИША. Ну не вот прям друзья. Но наш клиент.

АРТЕМ. В смысле, тоже из наших?

МИША. Да я не про это. В смысле, ходит к нам. Реально наш клиент.

АРТЕМ. И что, ты прям сам его стрижешь?

МИША. Когда как. Но чаще да.

АРТЕМ. Огонь! Он же нереально крут.

МИША. Жмот он.

АРТЕМ. Миш, а Миш?

МИША. Ну?

АРТЕМ (поет джингл). Это «Голос».

МИША. Тём, оно тебе надо вообще?

АРТЕМ. Ну ты же сам говорил в караоке, что тебе нравится.

МИША. Нафиг тебе этот стресс на всю страну? Учись лучше спокойно.

АРТЕМ. Ну Миш.

МИША. Засветиться всегда успеешь. Придет потом само.

АРТЕМ. Что само-то, Миш? Пиар — это тебе не любовь. Пиаром надо заниматься.

МИША. А учебой не надо заниматься?

АРТЕМ. Смысл?

МИША. Что значит «смысл»? Получить образование…

АРТЕМ (перебивает). Ага, еще скажи, купить тачку, хату в ипотеку и похоронить себя заживо.

МИША. Что значит «похоронить»? Можно подумать, ты машину не хочешь?

АРТЕМ. Нафиг она мне? С ней столько запар. Мне и в метро нормально. Uber, если что, есть. Тачку надо юзать, а не так, чтобы она весь день стояла.

МИША. Может, ты скажешь, что тебе и квартира не нужна?

АРТЕМ. Нее, ну камоон, если кто-то подарит, не откажусь. А так можно и снимать. Я что, дурак, работать на кирпичи?

МИША. А на что ты собрался снимать кирпичи-то эти, а?!

АРТЕМ. Чилл. Я тебе об этом и говорю. Сегодня главное — сделать имя. А дальше к тебе придут и сами все дадут.

МИША. Дадут, дадут, догонят и еще дадут.

АРТЕМ. Попал в «Голос» — груды фолловеров. Взорвал чем-нибудь — их еще больше. Дальше реклама, шмотки бесплатно, рестораны бесплатно. Саша Спилберг знаешь сколько поднимает?

МИША. Кто это? Дочь Спилберга?

АРТЕМ. Певица. У нее три миллиона фолловеров. У нее доход от рекламы в месяц больше миллиона. Она может снимать любую квартиру в любом городе мира и ездить даже на wheely, а не на uber. Сегодня главное засветиться. Поэтому, Миш, плиззз. Ну поговори с толстым.

МИША. Вы просто никто сейчас ничего делать не хотите. Уверены, что вы самые лучшие, что всё вам принесут на блюдечке.

АРТЕМ. Ну Миш, ну пожалуйста.

МИША. Спрошу.

АРТЕМ. Ну пожалуйста-пожалуйста.

МИША. Да спрошу, спрошу. Сказал же.

АРТЕМ. Ты у меня самый зачетный.

АРТЕМ. Я поступил на курс к Лаптеву. А в сентябре его уже парализовало. И сейчас к нам пришел Дроздов. Дроздов — это вообще хейтер. Чтобы я ни сделал, у него вечно: «Это говно». Причем разное. «Это плохо, это говно». «Это возмутительное говно». «Это ничего, нормально, но говно». Принципиально не похвалит. Да у него мозгов уже нет. Ничего не соображает. Правильно, столько бухать. Завидует. Потому что он-то уже отработанный материал. Я сначала агрился, ну все-таки как-то неприятно, когда тебе каждый день говорят, что ты станешь дворником, что у тебя нет будущего. То есть реально он может такие вещи сказать человеку, который, блин, первое, что увидел, это его рожу. В жизни. А он тебе такое говорит. Потом мне уже сказали, что у него типа такая методика — спецом не хвалить, не замечать тебя, опускать. Чтобы ты все время суетился и хотел что-то доказать. И знаете что, Виталий Борисович? Говно ваша методика! Человека нужно хвалить. Тем более в таком возрасте. Это ваша обязанность. Я не говорю, что всегда, не надо передергивать. Ты просто скажи мне, что у меня хоть немного что-то получается, от тебя не убудет — а я после этого вообще жопу порву, чтобы стать еще лучше. А тут каждый день тебе твердят, что ты полный нубас. Просто вообще неохота ничего делать. Даже идти в эту Щуку влом. Ну ничего, Виталий Борисович. Первый кастинг в «Голосе» я уже прошел. Посмотрим потом, как вы запоете. Они все так. Как только ты чего-то добьешься, так они сразу: «Да это мой ученик». Ага. Где ты раньше был, учитель хренов? Плевал я на ваш институт. Сегодня можно и без него.

Осень. Дождь. Грязно. Артем и Миша едут в машине. Артем делает селфи так, что Миша попадает в кадр. Тут же выкладывает в «Инстаграм».

МИША (раздраженно). Что ты все выкладываешь?

АРТЕМ. Чилл-чилл…

МИША. Нормально говори!

АРТЕМ. Мой профиль. Что хочу, то и пощу. Кому не нравится, пусть отписывается. А что у тебя тачка такая грязная? Из окна вон вообще ничего не видно.

МИША. Ты что, не понимаешь меня от слова «совсем»?

АРТЕМ. А что, мне шифроваться? Это ты постоянно.

МИША. Разделяй, что пишешь. Тут — личное, там — друзья, там — работа.

АРТЕМ. А я кто? Я тебе кто? Шкура? Тебе стыдно за меня, что ли? Или что? Ты поэтому меня не зафрендил?

МИША. Ты вообще глухой, что ли? От слова «совсем»?

АРТЕМ. Боишься, что придется всем объяснять.

Миша прибавляет радио, чтобы не слушать Артема. Там поет Ева Польна.

МИША. Песня та же, поет она же.

АРТЕМ (про музыку). Что за олдскул?

Миша не обращает внимания на Артема.

АРТЕМ. У меня бабушка знаешь как говорила? Ты хочешь и рыбку съесть, и на хуй сесть. Как бы и со мной, но вроде как никто и не знает. Божишь, чо!

МИША. Да при чем здесь это, блять! (Выключает радио.) Ты что такой эгоист-то? Ты представь себя на ее месте!

АРТЕМ. Пиздейшн! Я что, теперь должен сидеть, как крот, потому что она агрится?

МИША. Что ты несешь? Ты, вообще, что ты несешь?

АРТЕМ. А что, не так, что ли? Тебе важнее, что она подумает.

МИША. Меня больше не фоткай и нигде не отмечай. Понял?

АРТЕМ. Не хочешь — не фоткайся. Я тебя не заставляю.

МИША. Ты понял меня?

АРТЕМ. Мой профиль. Мне нечего скрывать. Я такой, какой я есть.

МИША. Да? Правда? А что, поехали тогда в Родной?

АРТЕМ. Это другое совсем.

МИША. А что другого-то? Давай с мамой познакомимся. Ты же не шифруешься. Это же я шифруюсь.

Артем молчит. Миша паркуется возле многоэтажного панельного дома.

МИША. И с ним давай познакомимся. Что уж теперь?

АРТЕМ. Ага. Познакомимся. Два раза.

Артем выходит из машины. Быстро пробегает под дождем к подъезду. На домофоне набирает 616. Вызов не нажимает. Стоит. Потом сбрасывает все и бежит обратно в машину.

МИША. Ну что?

АРТЕМ. Нету никого.

МИША. Подождем или что?

АРТЕМ. Да что ждать? Ливень такой. Поехали. Потом.

МИША. Мы тогда первый раз поужинали вместе. После ресторана пошли пешком. Пробки уже были перед Новым годом. На улице красиво. Снег шел. И мы шли. По Фрунзенской набережной. А в какой-то момент остановились. И эта неловкая пауза… Когда все уже знают, что надо делать, но еще не делают. А потом раз — и вас как магнитом. Губы открываются — глаза закрываются. Я очень хорошо помню тот вечер. Я спросил ее, где она будет отмечать? А она ответила, что пока не знает, еще не думала. Конечно, я уже знал, что это будет наш первый Новый год вместе. После работы всегда шли в магазин — она за курицей, я за фильмом каким-нибудь. «Курица или рыба, курица или рыба». Ржали постоянно, как ненормальные. А потом все началось. Я не хотел ее обманывать. Может, это всегда во мне сидело? Я не знаю. А что теперь? Какое у меня будущее? Два стареющих пидораса, которые вместе даже в магазине смотрятся нелепо. Это в лучшем случае. В худшем он убежит еще раньше. И никто не назовет меня папой. Максимум, что у нас может быть, — это собака, с которой мы будем носиться, как одержимые. Я выгуливаю ее утром, он вечером, лишний раз не попадаясь на глаза соседям. Потому что они знают, что вы не братья. И вроде вы ничего плохого не сделали, но вам все равно всегда стыдно. Сауны, бары, клубы, стареющие мужики в надежде, что сегодня повезет. Это все противно. Я в проигрыше. С Леной мы как бы на равных, такая современная семья, и вроде все хорошо. Но не стоит. А с Темой я другой. Это не от веселой жизни, не любопытства ради. Это просто другая часть меня. И что бы я ни выбрал, я по-любому в проигрыше. Это все грязно. Все эти приложения для быстрого секса… У геев же — это норма. А парочки, якобы сохранившие романтику, которые не трахаются налево? Они или выглядят убого, или трахаются точно так же, просто скрывают. Та же ложь. То же самое вранье. Такая же двойная жизнь. И главное, ты ничего не можешь с этим сделать. Ты такой же. Ты можешь только скрывать это от других. А в конце концов, без разницы, что я выберу. Я проиграю в любом случае. Это самоубийство. Одного себя все равно придется убить. Когда я смотрю на этих несчастных престарелых в блестящих пиджаках, которые трутся с молодыми парнями, меня выворачивает, мне хочется блевать, настолько это отвратно. Но пары — это еще не самый плохой вариант. Большинство заканчивает в одиночку. О такой жизни я мечтал? Я буду лежать ночью, и мне будет страшно встать даже поссать, потому что, если я встану, потом придется возвращаться в пустую кровать, уж лучше спать дальше. Это все мерзко.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Я его по-человечески попросила: «Приедь. Помоги с крышей. Прогнила уже вся». Сначала вроде пообещал. Потом раз не смог. Два не смог. Три не смог. Ждала-ждала… Ну а сколько можно ждать? Дожди каждый день. Все бежит. Изменился он как-то, конечно. Даже говорить стал по-другому. Это все Москва. Я сразу говорила. (Пауза.) Мало ли что сказали? Это все неправда. У всех нормальные дети, внуки… А я что? Я что, хуже остальных, что ли? Ну а что? А что я должна чувствовать? Я посмотрела порнуху с голубыми. Это же невыносимо.

МИША. Поехал к нему на работу. Я знал, что не его смена. Просто на всякий случай. На кассе какой-то новенький. Я говорю: «Артем был?» А он говорит: «Да, наверху». Не понял. Ну ладно. Покупаю билет. Поднимаюсь на третий этаж. Закрыта одна кабинка. Стою. Голос его слышу. Ничего понять не могу. Думаю, ну ладно, подожду. Жду. Жду. Слышу. Слышу. (Пауза.) И тут у меня слезы из глаз. Прям непроизвольно. Сами по себе. Я даже не знаю почему. Бред какой-то. Взрослый мужик. Что реветь? Ну неприятно, конечно, стало. Но не так чтобы. А тут прям ручьем. И я их, главное, не могу никак остановить. Я там где-то сел в углу, напротив этой кабинки. Сижу молча, вообще никаких звуков не издаю. Только слезы успеваю вытирать. Рядом какое-то ведро грязное, презики, спермой воняет. А мне в тот момент вообще все равно было. У меня уже все помутнело.

Сауна. В полотенцах из кабинки выходят Артем и Известный телепродюсер. Миша бросается на Артема. Известный телепродюсер убегает. Миша замахивается на Артема, но в последний момент останавливается, берет мусорное ведро, возле которого сидел, и надевает его Артему на голову. На Артема вываливаются использованные презервативы, куски туалетной бумаги, смятые салфетки и окурки.

Ночь. Гей-клуб. Возле бара Артем пьет водку и закусывает лимоном. Заказывает еще. Выпивает. Лимон с края стопки падает на пол. Артем поднимает и закусывает им. Заказывает еще. Возле него трется и смотрит на него Мужик.

АРТЕМ. Что? Дорого! Проходим!

Артем отворачивается в сторону бара. Заказывает еще. Поворачивается обратно. Мужик продолжает смотреть. Видно по футболке, что он сильно вспотел.

АРТЕМ. Ничего ты слон!

МУЖИК (с акцентом). Я не говорю по-русски.

АРТЕМ. Зато я говорю. А ты случайно не продюсер?

Артем выпивает последнюю стопку и вместо того, чтобы закусить лимоном, подходит к Какому-то мужику, наклоняется к его подмышке, занюхивает, морщит лицо, потом берет свой телефон и что-то показывает Какому-то мужику. Тот просит счет и платит за себя и за Артема. Они вместе уходят.

Многоэтажный панельный дом. Артем подходит к подъезду. Нажимает на домофоне 616, но в этот момент дверь изнутри открывает Консьерж.

КОНСЬЕРЖ. Вы в какую?

АРТЕМ. В 616.

Артем быстро проходит мимо консьержа. Вызывает лифт.

КОНСЬЕРЖ. В 616?

АРТЕМ. В 616.

КОНСЬЕРЖ. В 616 никто больше не живет.

АРТЕМ. Дванов Александр живет.

КОНСЬЕРЖ. Умер на прошлой неделе.

АРТЕМ. В смысле?

КОНСЬЕРЖ. Вы родственник?

АРТЕМ. В смысле «умер»? Дванов Александр. Инженер.

КОНСЬЕРЖ. Вроде да.

АРТЕМ. Так вроде или точно?

КОНСЬЕРЖ. Умер точно. А про инженера не знаю. Вроде да. Вы поднимитесь. Там соседка в 617. Она все знает.

Двери открываются. В лифте на стене написано: “НАСТЯ ДУРА ПРАСТИТУТКА ЛИЗБИЯНКА”, а ниже: “ПАШЕЛ ТЫ”. Артем заходит. Двери закрываются.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Он всегда хорошо учился. Это в девятом классе началось. Я думаю, из-за стресса. Сначала маму похоронили. А через полгода папа. Сердце. Буквально за один год и бабушки, и дедушки не стало. Он особенно деда тяжело переживал. Дед любил его очень. Я помню, как он привозил ему «Птичье молоко». Ездил специально в Челябинск за свежим. Мы это все маленькими кусочками резали. Каждое утро по чуть-чуть, по кусочку отрежешь… «Птичье молоко» и… Я все понимала. Поэтому не трогала его за оценки. Только сказала ему: «Ты если начнешь курить, то не вздумай подбирать бегать, просить у кого-то. Ты просто скажи мне: “Мама, я начал курить”. И все. И я буду тебе покупать». А он мне говорит: «Нет, мама, я не курю. Не переживай. Я уже бросил».

Кладбище. Артем стоит у могилы отца.

АРТЕМ. Ну здравствуй, папа. (Протирает фотографию на памятнике.) В «Одноклассниках» лучше фотка. Ужасная смерть, конечно, пап. Что ты так? Чуть-чуть я не успел. Ты, значит, тоже Москву любишь? Любил, то есть. Это, видимо, у нас семейное. Я с детства знал, что здесь буду жить. Ага, пап, давай, плиз, сразу без всяких, без этих. Ты же знаешь, что я гей? Ну камоон! Хотя откуда ты можешь знать? Ты же нас бросил. Хотя нет, ты нас не просто бросил. Ты нас еще в эту дыру выжил, чтобы мы тебе не мешали. Мешали мы тебе, да? Мама говорит, ты ее аборт заставлял сделать? Денег даже давал. Пиздейшн. На, лови обратно. (Выбрасывает из кармана на могилу горсть жвачек.) Считай, что я тебе на эти деньги жевки купил. Жуй, папочка. Ну а что ты? Не нравится, что твой сын гей? Стыдно, папа. Тебе должно быть стыдно. Представь, каково это — жить, когда ты ничего не сделал, а тебя все считают чуть ли не преступником. Представил? А почему тебе не нравится? Вот скажи мне, почему? Что я тебе сделал плохого? Или кому-то другому. Что я сделал плохого? Я такой же, как и все. Вот пришел к тебе. Много кто к тебе ходит? А я пришел. Странный ты человек. Сколько ты там лежал? Неделю? Больше? Тебя, говорят, уже по запаху нашли, да? Я думал, у тебя хоть другие дети, жена. А ты, оказывается, один гнил. Тогда тем более не понимаю. Что, вообще никогда не хотелось посмотреть на меня? Узнать, как я там живу, как у меня дела? А дела у меня огонь, пап. Вообще костер. Честное слово. На работе пользуюсь популярностью. Правда, пока в узких кругах. (Смеется.) Меня все любят. Скоро буду в «Голосе» участвовать. По телику покажут, и меня будет любить еще больше людей. У меня уже сейчас у каждой фотки по двести-триста лайков. А потом будет еще больше. Все меня любят. Давай сфоткаемся, пап? А то у нас с тобой даже ни одной фотки нет. Пусть все видят, что у меня тоже есть папа. Пусть знают, что ты меня тоже любишь. Я сейчас выложу. Это будет бомба. (Делает селфи.) На личном пока не складывается. Это да. Был у меня друг. Но он к жене вернулся. Так сказать, определился наконец. На конец. (Смеется. Достает из кармана маленькую бутылку водки. Пьет из горла.) За тебя, пап. Тоже хочешь? (Расстегивает ширинку, мочится на могилу отца.) На, попей. Ну камоон, не нравится? Ну потерпи. Мне и не такое приходилось терпеть. А может, надо было настоять. Я про аборт. Сейчас бы не мучался. Видишь, что из меня вышло? Ни-че-го. Из института выпнули. Таланта, говорят, у меня недостаточно. Хорошо, что ты тут рядом. Теперь буду к тебе чаще приходить. Теперь уже никуда не денешься, будешь, ссука, общаться со мной, сколько захочу. (Смеется.) Это ж надо, как ты всю жизнь не хотел со мной встречаться. Сначала в Москву свалил, а потом вообще обосрался и помер. Ну ты даешь, пап. Знаешь, так странно, ты когда был жив, я ж тебя никогда не видел, но знал, что ты где-то тут. Как-то иду по Садовому и думаю, сто пудов ты здесь тоже шел, в смысле, прям физически, прям вот по этим же плиткам, и мне как-то так хорошо сделалось, даже теплее как-то. Я всегда представлял нашу с тобой встречу. И вот она.

Девушка и Артем в туалете ночного клуба. Вместе в одной кабинке. На унитазе лежит сделанная из сторублевой купюры трубочка, пластиковая карта и четыре дорожки белого порошка.

АРТЕМ. Мне поменьше. Маленькую совсем.

ДЕВУШКА. Да не ссы ты. Ничего не будет.

Нюхают каждый по две дорожки. Девушка убирает карточку и трубочку в сумку. Начинает целовать Артема. Он отталкивает ее.

АРТЕМ. Ты что?

ДЕВУШКА. А что, я тебе не нравлюсь, что ли?

АРТЕМ. Да нет.

ДЕВУШКА (дышит себе в кулак, нюхает). Запах, что ли?

АРТЕМ. Да нет.

ДЕВУШКА. Ну а тогда хули ты обламываешь?

АРТЕМ. Да не в этом дело.

ДЕВУШКА. А в чем? Ты пидор, что ли, из этих?

АРТЕМ. Да! Пидор! Из этих! И что? У нас хотя бы изо рта не воняет, как из унитаза!

Артем отталкивает ее, открывает дверь. Быстро идет к выходу. Девушка бежит за ним.

ДЕВУШКА. Слышь, ты что, козел? Я тебя что, зря нанюхала, педрила?

Проходящий мимо Кавказец оживился, услышав их разговор.

ДЕВУШКА. Бабло гони, гомосек несчастный!

КАВКАЗЕЦ. О, какая девушка красивая! Зачем ругаешься? Какие у тебя проблемы, красавица? Только скажи — уладим.

ДЕВУШКА. Да! Проблемы! Вот этот гомик в жопу долбится и женщин не уважает! И денег еще мне торчит, козлина!

КАВКАЗЕЦ. Слышь, ты! Ты зачем такую красивую девушку обижаешь?

Артем, не обращая на него внимания, выходит из клуба. Кавказец идет за ним.

КАВКАЗЕЦ. Слышь, ты! Я с тобой разговариваю. Куда ты мчишь?

АРТЕМ. Да пошел ты!

КАВКАЗЕЦ. Слышь, ты! Что ты сказал?

АРТЕМ. Да отвали ты, черножопый! Отвалите вы все от меня! Что тебе надо?! Домой вали! К маме! На историческую родину!

Артем спускается с крыльца. Уходит все дальше от клуба. Вдруг неожиданно получает удар металлической трубой по голове. Падает. Кавказец пинает его в живот, потом по лицу. Бьет до тех пор, пока Артем не перестает двигаться. Потом смачно плюет в Артема.

КАВКАЗЕЦ. Гондон, ссука.

Артем лежит в грязи. Кавказец уходит.

Сауна. В кабинете у Хозяина сауны Артем. Лицо у него в синяках. Выбито три передних зуба.

АРТЕМ. Мне за квартиру нужно платить. Пожалуйста.

ХОЗЯИН САУНЫ. Так вот и работай.

АРТЕМ. Вы же знаете, я отработаю и верну.

ХОЗЯИН САУНЫ. Заработаешь за месяц и на новые зубы, и на хату. Что ты ноешь? Не очкуй, в Таиланде проституткам специально передние зубы удаляют, чтобы не царапали.

АРТЕМ. Ну, может, есть какие-то еще варианты?

ХОЗЯИН САУНЫ. Полно! Какие варианты? Ты в зеркало себя видел? Ты же страшный как черт. Ты мне всех клиентов распугаешь. Все. Не хочешь — вали отсюда. Ты меня благодарить должен, что хоть такая работа есть. А он сидит тут…

АРТЕМ. Спасибо.

ХОЗЯИН САУНЫ. Сразу бы так.

Артем выходит из кабинета. Переодевается. В полотенце поднимается на третий этаж. Заходит в угловую кабинку. Закрывается. Там очень тесно и темно. Горит одна тусклая красная лампочка. Валяются грязные салфетки. В одной стене на уровне пояса проделано небольшое круглое отверстие. Артем сворачивает полотенце в два раза, кладет на пол, встает на него коленями так, что его лицо оказывается прямо напротив отверстия.

АРТЕМ. Вы смотрите на втулку от туалетной бумаги, когда бросаете ее в унитаз? Мне кажется, я втулка, которую выбросили в унитаз. И она медленно растворяется там. А все стоят и смотрят на меня. Нет, даже не так. Кто-то кинул меня в унитаз, потому что старый рулон закончился. И сейчас сидит и срет на меня сверху. И я, белая чистая втулка от туалетной бумаги, вижу чей-то анус. Оттуда медленно появляется говно. Как зубную пасту из тюбика, он выжимает на меня свое говно. Оно падает на меня, прижимает своим весом. Я тону, погружаясь в воду и мочу, и под еще теплым дерьмом начинаю растворяться. Потом человек подтирается бумагой из нового рулона, встает и смотрит на меня сверху, а точно эта втулка там растворилась или нет? Убедился, что в рекламе не обманули, нажал на кнопку и смыл меня. И все! И у него дома уже все чистенько. Все хорошо. А говно уже где-то там, несется вниз по трубе, как на американских горках, вместе с другими, такими же, как я, какашками. Куда несется? Куда это все девается? Плывет, плывет под новогодней Москвой. А потом куда? Где конец? Как устроена канализация большого города? Тебя, например, смыли в одном месте, а потом ты через весь город по трубам плывешь в главную, большую канализацию. Так, что ли? Или как? Наверное, там тебя выбрасывает в море. Море отходов. И главное, это же все здесь. В этом же городе. Но ничего не пахнет. Сверху город горит и светится, а под землей, оказывается, спрятаны все эти километры труб с тоннами дерьма. Если подумать, это такой же целый город. Только его не видно. Никто не думает: «Как там моя какашка?» Смыл и забыл. А я теперь смотрю на человека и сразу представляю, какие у него какашки. Вытянутые тонкие, или колбаской, или как маленькие шарики. Как они меня прижмут: сразу или медленно. Мы все такие разные, а говно одинаковое. Оно плывет по одним и тем же трубам к морю отходов. И уже там наше говно встречается. Вы, например, в жизни со мной не хотите общаться. Я для вас втулка. А там мы уже давно несемся вместе по трубам. И неважно, где чье говно. Говно не обращает внимания на то, чье ты говно. Вы просто соединяетесь в трубе в единую массу. И дальше уже плывете вместе. Люди так не могут. Им важно, какой ты. Они не хотят, чтоб ты был другой. А говну все равно. Получается, говно добрее людей. А говорят, например: «Он говно, а не человек». Это неправда. Он человек. Был бы он говном, ему было бы все равно. А так он хочет самого-самого лучшего. Москва такая огромная. Здесь столько людей. Все такие классные. Но оказалось, что срут все одинаково. Неважно, ел ты в дорогом ресторане или, как я, на дошираке. Не бывает же хорошего говна и плохого. Говно добрых людей так же воняет, как говно злых. Говно богатых не отличается от говна бедных.

Артем выходит из подъезда с пакетом мусора. Поворачивает за угол, идет к помойке. Через дорогу светится вывеска «Мебель». Артем доходит до помойки. Выбрасывает пакет. Рядом с мусорными баками кто-то выкинул старое кресло. На нем сидела кошка, но она испугалась и убежала. Рядом с помойкой что-то ест стая серых голубей. Артем осторожно идет вдоль дома. Не только потому, что кругом лужи, снег и скользко. Просто он так идет. Навстречу ему женщина везет в коляске бабушку. Обе они в чем-то сером, бесформенном, на них очень много одежды, чтобы не замерзнуть. Ноги у бабушки укутаны в старое одеяло. Лицо болезненное и очень бледное. Взгляд Артема падает на руку той женщины, которая катит коляску. У нее под ногтями грязь. Они ни о чем не говорят. Просто медленно, молча идут. Артем возвращается во двор, проходит через детскую площадку. Но калитка закрыта. Он идет к другой — тоже закрыто. Тогда он достает сигареты, прикуривает и садится на качели. Это даже не качели в привычном понимании, это большое колесо, привязанное цепями к металической рамке. Он раскачивается, курит, поднимает голову и выпускает дым в небо. Небо серое. Кругом провода. Летают здоровые черные вороны. Слышно только их крики и проезжающие за домом машины. Такой микс из нескончаемого шума машин и вороньих криков. Артем докуривает, бросает сигарету. Уходит с детской площадки. На выходе замечает, что из машины через стекло все это время на него смотрел Какой-то мужик. Какой-то мужик опускает глаза. Артем идет дальше. Людей совсем мало. Город как будто вымер. Одни машины. Трактор, который собирает грязный снег, сигналит Артему. Он останавливается. Пропускает его. Артем растирает руки. У него мерзнут пальцы. Чтобы быстрее дойти до метро, Артем срезает дорогу и заходит на территорию медицинского городка. Там людей побольше. Все идут к кому-то. Отец с сыном несут коробку сока и торт. Старенький дед с палочкой еле-еле, но идет. Около торца больницы курят две женщины. Одна в халате. Видимо, лежит здесь. А вторая в черном пальто. Наверное, пришла навестить подругу. Женщины стоят в огромной куче окурков. Это место, куда выходят покурить больные. Из четырех корпусов, которые видит Артем, все серого цвета. Светло-серый, серый, темно-серый и один корпус просто грязный, в пыли, застроен лесами.

Артем выходит из медгородка. Опять растирает руки от холода. Обращает внимание, что с крыши капает. Идет к перекрестку. Перед ним по тротуару летит одна голубая бахила. Ветер подгоняет ее, она летит то выше, то ниже. Она вся уже изорвана, испачкана. Но летит. Артем останавливается у светофора, а бахила летит дальше. Он смотрит на нее. Тут какая-то машина сбивает ее, и она пропадает из вида под колесами.

Ближе к метро людей становится больше. Артем проходит мимо магазина холодильного оборудования Liebherr. Останавливается, смотрит на пустой холодильник в витрине и плакат на нем: Sale 99.900. Идет дальше по проспекту Мира. У остановки прикуривает сигарету. Смотрит на людей. Лица у всех отрешенные. Все одеты примерно одинаково, в серое и черное. Никаких других цветов вообще нет. Один мужик высмаркивается на тротуар прямо перед Артемом. Артем отходит немного от остановки. Прикуривает еще одну сигарету, и тут его взгляд падает на единственное яркое оранжевое пятно наверху. Артем поднимает глаза. Это рекламный щит. На нем фотография куска мяса и надпись: «Свинина охлажденная. Окорок без кости 239 руб./1 кг. Дикси. Просто. Рядом. По-соседски». Справа от остановки Артем замечает еще одно, когда-то яркое, оранжевое пятно — ящик на столбе. Ящик этот с кнопкой и динамиком. Но он весь в грязи от машин, поэтому оранжевого цвета почти не видно. На нем по-английски написано SOS. Артем тушит сигарету. И идет той же дорогой обратно. По пути он заходит в магазин. Что-то покупает. Выходит с пакетом. Идет мимо длинного серого забора. Женщина в черном пуховике везет в коляске маленького ребенка в голубом комбинезоне.

Доходит до дома. Подходит к помойке. Достает из пакета кошачий корм, высыпает его прямо на кресло, где сидела кошка. Кошка подбегает. Начинает есть. Артем выкидывает пакет. Тут же подходит дворник в яркой оранжевой куртке. На нем какая-то оборванная шапка. Он притащил пустые коробки, утрамбовывает их в мусорный бак. Он улыбается Артему золотыми зубами. Артем идет в сторону подъезда и с удивлением обнаруживает, что руки согрелись. Руки теплые.

Квартира Лены. Артем на кухне говорит по телефону.

АРТЕМ. Да, тот, который с утра смотрел, вот его. Только катафалк маленький. Остальное так же, да. Ну я же вам аванс оставил. Заеду. Куда я денусь.

В кухню входит беременная Лена.

ЛЕНА. Кто звонил? Нормально все?

АРТЕМ. Да. Поспите еще.

ЛЕНА. Да все равно не могу. Ты второй день уже тут. Тебе на работу-то не надо?

АРТЕМ. Нормально.

ЛЕНА. А где ты работаешь, кстати?

АРТЕМ. Администратором на Таганке. Театр на Таганке. Билеты отрываю. Программки продаю.

ЛЕНА. Хороший администратор — как директор финского залива.

АРТЕМ. Почему залива?

ЛЕНА. Не знаю. Миша так говорил. Когда салон открывали.

Звонок в дверь. Лена уходит открывать. Артем берет рамку с черно-белой фотографией Миши. Случайно роняет ее. Стекло разбивается. Он начинает собирать осколки. В этот момент возвращается Лена.

АРТЕМ. Я сейчас уберу.

ЛЕНА. Оставь. Я сама.

Артем собирает осколки. Лена ему помогает. Порезалась.

АРТЕМ. Осторожней.

Артем берет Ленину ладонь. Прикладывает к порезу чистую салфетку. Лена начинает плакать. Артем обнимает ее.

АРТЕМ. Тихо, тихо… Тихо. Все будет хорошо.

ЛЕНА. Я же его видела в «Фейсбуке». Поэтому сразу узнала. Я не могу сказать, что я на него обиду прям какую-то держала. Нет. Просто мне не о чем было с ним говорить. И не хотелось. Да и вообще не до этого было в тот момент. Я вообще в шоке была. В общем, я даже не собиралась к нему подходить, не говоря уже о работе. А потом мне врач рассказала, что это именно он, оказывается, первый сдал кровь. И потом еще сдавал. И в соцсетях писал. И бывших однокурсников уговорил. Люди стали приходить. Хотя у нас много друзей. Но почему-то вот он… В палату его не пускали. Но он все равно сидел там все дни, ждал, никуда не отходил. (Пауза.) Не знаю почему. Не знаю… Ну вот так решила и все. И, кстати, ни разу не пожалела. Работает он хорошо. Хоть и молодой, а весь салон на нем, всех держит. Недавно Юрку нашего уволил. Тот, оказывается, у себя дома филиал открыл для наших клиентов. И вот как-то не побоялся же. Все разузнал. Сначала предупредил. Не помогло. Потом взял и уволил. Хотя на нем и клиентов много держалось. Как-то получается у него. За дело болеет. Работает, как на себя. А это самое главное. Попробуй найди такого. Он же все время на работе. Вот только сейчас недельку взял, чтобы к матери съездить, и все. А так постоянно в салоне. Я вообще думала после аварии с ума сойду. Мишу похоронили, мне рожать и еще салон на меня свалился. Так что Артем, конечно, надо отдать должное, и помог тогда, и вообще… Неплохой парень. Что я могу сказать? При других бы обстоятельствах познакомиться. Приходит иногда к нам. Сидит… Что-то там с Ванькой разговаривает… Может час так просидеть. Тот его слушает. Главное, так внимательно. Как будто все понимает. Ну а что я должна была сделать? Что нам делить-то теперь уже? Пусть так. Он ведь его тоже любил.

Поезд. Купе. Артем на верхней полке читает книгу Андрея Платонова. Внизу Молодой человек с длинными белыми волосами и Мать близнецов с Близнецами. Напротив, на другой верхней полке Бабуля.

БАБУЛЯ (поет). «Скатертью, скатертью дальний путь стелется…»

АРТЕМ. А можно потише, пожалуйста?

БАБУЛЯ (как ни в чем не бывало, продолжает петь). «И упирается прямо в небосклон».

Артем закрывает книгу.

АРТЕМ. Почитал.

Внизу Мать близнецов без конца что-то ищет в пакете, шуршит и шуршит.

АРТЕМ. Женщина, вам помочь?

Мать близнецов продолжает шуршать. Напротив нее Молодой человек с длинными белыми волосами достает бутерброды, огурчик нарезанный, чистит яйца.

АРТЕМ. Вы издеваетесь? Мы только отъехали. Вы когда проголодаться-то успели?

Молодой человек с длинными белыми волосами не обращает внимания, ест, причмокивая чаем.

БАБУЛЯ (поет). «Каждому, каждому в лучшее верится…»

АРТЕМ. Бабушка, ну вы же взрослый человек. Вам сделали замечание. Вам вообще все равно? Вы певица?

Близнецы начинают прыгать, кривляться, позировать и делать селфи.

АРТЕМ. Сюр какой-то.

БАБУЛЯ (поет).

Может, мы обидели кого-то зря —

Календарь закроет этот лист.

К новым приключениям спешим, друзья,

Эй, прибавь-ка ходу, машинист!

ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА. Уважаемые пассажиры! Мы рады сообщить вам, что этот год в России объявлен годом литературы. Наш поезд носит имя русского писателя Андрея Платонова.

Артем улыбается. Открывает книгу. Читает.

Поселок городского типа Родной. Дом, где вырос, провел детство и юность Артем. Он чинит крышу. Стучит молотком. Мать стоит на лестнице, держит инструменты.

АРТЕМ. Я ему памятник поменял.

ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Осторожней давай. Не спикируй.

АРТЕМ. Я сон видел. Мы идем с ним по Москве. Гуляем. Только он идет, а я почему-то лечу. Но рядом. А лечу, знаешь, на футболке. Она так раздувается от ветра, и я на ней, как на шарике. У светофора остановились. Я спустился к нему. Идем в сторону дома. А я как будто бы уже видел, что произойдет. Уже знаю, что я один вернусь. Знаю, что я его уже больше никогда не увижу. И вот уже перед самым домом я в него вцепляюсь, обнимаю и говорю: «Ну зачем ты умер? Зачем ты ушел от меня так рано?» А он останавливается и говорит: «Я не ушел. Пока ты меня помнишь, я всегда буду с тобой». И обнял меня. И вот в тот момент я почувствовал, что он меня любит. Я не знаю как, но я точно понял, что он меня любит. Просто сказать не может. А я смотрю, смотрю на него, стараюсь насмотреться, как в последний раз. Потом один захожу домой. Рассматриваю все вокруг, думаю, может, как-то мебель переставить? Как-то надо жить. Я же теперь тут один остался. И тут звонок в дверь. И у меня первая мысль, что это он. Что просто ключи забыл. Открываю, а там соседка. Хлеба мне принесла теплого. Сама испекла. То ли это по-соседски… Но вроде это была благодарность за что-то. Только я не помню за что. Во сне знал, за что, а проснулся — забыл.

Конец.

Москва. Декабрь, 2016

Пьесы

РОДНОЙ

Добавить комментарий Отменить ответ