ОГОНЁК

Дима Соколов

ОГОНЁК

Действующие лица:

Ольга, 60 лет
Амосович, её бывший муж, 55 лет
Жанна, их дочь, 31 год

1

ОЛЬГА — полная блондинка с пышной причёской и макияжем, в халате изумрудного цвета, варит на кухне тошнотворный суп в очень большой кастрюле. АМОСОВИЧ — рыжий, лысеющий, с усами, в спортивном костюме, вешает на стену фотографию овчарки в рамке. ЖАННА в джинсах и чёрной водолазке, с ультракороткой стрижкой, без косметики, с айфоном в руках, идёт из ванной на кухню.

ЖАННА. Нет, ну «Лошадиной силой» я ещё понимаю, слышала. Но чтобы собачьим шампунем.

ОЛЬГА (помешивая суп). А ты попробуй, может, и у тебя вырастут. Для женщины волосы — это всё. Это вообще всё. Это красота.

ЖАННА. Спасайся, мир.

ОЛЬГА. Шарф ей придаёт.

ЖАННА. Шарм.

ОЛЬГА. Вспомни эту… как её… Тамара… ну, эта… Тамара… Тамара Дорошина! Не, не Дорошина, как её, ну фильм этот, где она ещё с этим… Господи, Доронина! Тамара Доронина! Приятно посмотреть.

ЖАННА. Татьяна.

ОЛЬГА. А эта, Надежда Румянцева — глаз радуется. Для женщины волосы — это всё. Это самовыражение. Возьми Пьеху. До сих пор самовыражается. А ты? Пятнадцать лет лысая ходишь.

ЖАННА. Шестнадцать.

ОЛЬГА. Тем более.

ЖАННА. Может, я так самовыражаюсь.

ОЛЬГА. Нельзя так выражаться. Хоть бы свисток намазала. Не красишься, ходишь вся тусклая, тряпки никакие.

ЖАННА. Эйчик.

ОЛЬГА. Что «эй»? У меня Девочка ярче, чем ты.

ЖАННА. Что за девочка?

ОЛЬГА. Почаще интересуйся, как мать живёт, будешь знать. Девочка у меня. Моя ласточка, моя кровиночка.

АМОСОВИЧ (смеётся). Мама чихуахуа завела.

ОЛЬГА (выключает суп). Полотенце бери, чихуище-хуище, сейчас на балкон потащим.

ЖАННА (морщится). Фуу, вонь, сейчас ослепну. (Снимает на айфон, как кипит суп.) Антисанитария — кошмар. Готовка, мам, твой дар, или мстишь кому-то?

ОЛЬГА (Амосовичу). Амосыч, ну что сидишь-то? Летучая приехала. Прячь на балкон. Закроет к хуям наш ресторанчик. (Отмахиваясь от айфона.) Убери свою мыльницу!

ЖАННА (убирает айфон). Пап, рассказывай.

АМОСОВИЧ. А что рассказывать? Вот с поминок осталось, что не доели, Оля из этого суп сварила.

ЖАННА. Позвал, говорю, сюда зачем? Фу, меня сейчас реально вырвет. Ну правда, что за тошниловка?

Амосович берёт полотенце, чтобы не обжечься, уносит кастрюлю на балкон.

ОЛЬГА. Остатки от бабы Нюры.

ЖАННА. Какой бабы Нюры?

ОЛЬГА. Такой бабы Нюры! Хоть от чужой бабушки нам что-то перепало. Такая пирушка была, не представляешь, пальчики оближешь. Дай бог здоровья бабе Нюре.

ЖАННА. Вы — мечта лора. Долбилась, долбилась. Что не открывали-то?

ОЛЬГА. Недолго музыка играла, недолго пьяный танцевал.

ЖАННА. Вам уже пора слуховые аппараты покупать.

ОЛЬГА. Купим. Денег дашь — купим.

Амосович возвращается на кухню.

ЖАННА. Пап, что мы собрались тут?

АМОСОВИЧ. Помнишь бабу Нюру, Клёп, с четвёртого этажа? Всё. Того. Жалко так.

ЖАННА. Нам бы столько прожить. Жалко. Тридцать один плюс сорок пять.

АМОСОВИЧ. А?

ЖАННА. Сколько это? Тридцать один плюс сорок пять?

АМОСОВИЧ. Семьдесят шесть.

ЖАННА. Ну вот. Семьдесят шесть. Мне бы хоть семьдесят шесть прожить. А баба Нюра старше революции. Пап, не надо всего этого. Просто скажи прямо, что случилось? Рак?

ОЛЬГА. Хуяк.

АМОСОВИЧ. Благословения твоего хотим, Клёпочка.

ЖАННА. Чего?!

ОЛЬГА. Свадьба у нас скоро. Снимешь нам свадьбу? Чтобы красиво.

ЖАННА. Пап, что, заняться нечем? Я тряслась на этой электричке, всё бросила.

ОЛЬГА. Что ты бросила-то? Курить или своё одиночество?

ЖАННА. Папуль, ну ты что меня вообще так пугаешь?

ОЛЬГА. Она ещё говорит, я глухая. Тебе на русском сказали: бракосочетаются люди.

ЖАННА. Ну ты серьёзно, что ли?

ОЛЬГА. Нет, блядь, сейчас только что придумала!

ЖАННА. Какая свадьба? Вы сто лет вместе не живёте.

ОЛЬГА. А что поделать, тянет. Тяга у нас. Забил ключик.

ЖАННА (Амосовичу). Ты вернулся, что ли, пап? А как Алма-Ата?

ОЛЬГА. Папка-то, представляешь, всё — бросил свою китаёзу. Приехал обратно. И давай меня искушать всеми методами. «Олечка, ты такая женщина уважаемая. Тебя весь город уважает. И я тебя уважаю, Олечка Ивановна. Более того — люблю. Прости меня, поганку с полянки. Как же я ошибся с этим китайским дошираком».

АМОСОВИЧ. Ажар казашка. Она не китайка.

ОЛЬГА. Ебись ты провались!

ЖАННА. Мам, ты выпила, что ли?

ОЛЬГА. Прикинь, да? Хочу платье, хочу фату, хочу кольца. Сделай нам кино. У тебя вон баушка перед смертью какая красавица получилась. (Амосовичу.) Амосыч, сходи отлей, пока не остыло.

АМОСОВИЧ. А?

ОЛЬГА. Девочке, на балкон сходи отлей, говорю, пока не остыло, в бидон.

ЖАННА. Это ты собачке ту бадью сварила?

ОЛЬГА. Хочешь — и тебе налью.

АМОСОВИЧ (смеётся, показывает на фото в рамке на стене). Да овчара у неё.

ОЛЬГА. Сам ты овчара.

АМОСОВИЧ. Ну а кто она? Видно же. Восточница. Я что, не знаю?

ОЛЬГА. А что, знаешь, что ли? Ты что, её видел? По фото он определил, блядь. У нас родословная лучше, чем у тебя.

ЖАННА. Пап, ты же сказал, чихуахуа?

АМОСОВИЧ. Пошутил, Клёп.

ОЛЬГА. Кого ты слушаешь, Жанн. Немецкая овчарка. Порода!

АМОСОВИЧ. Оль, немецкую бы не выбросили. И чёрного должно быть больше, а у тебя коричневая. Видно, что наша, обычная овчарка.

ОЛЬГА. Маразм крепчал, кретины ликовали.

АМОСОВИЧ (смеётся). Что-что, а в собаках я разбираюсь.

ОЛЬГА. Дроздов! Налей, говорю, сходи, в бидон.

АМОСОВИЧ. Оль, ты когда злишься, такая красивая.

ОЛЬГА. Ты тоже.

Амосович идёт на балкон.

ЖАННА. А где у тебя собака-то?

ОЛЬГА. Бессовестная ты, больше никто! Так бы и не приехала опять, если б отец не позвонил.

ЖАННА. Ой, подожди-подожди. Это мой любимый. Монолог по случаю кончины худрука. Подожди, я включу. (Начинает снимать.)

ОЛЬГА. А что, правда глаза пучит?

ЖАННА. Колет.

ОЛЬГА. А что, ты часто приезжаешь?

ЖАННА. А что приезжать? Ты не открываешь.

ОЛЬГА. Ну это сегодня.

ЖАННА. Не только.

ОЛЬГА. А когда?

ЖАННА. Тогда.

ОЛЬГА. Когда «тогда»?

ЖАННА. Тогда «тогда».

ОЛЬГА. Что-то я не помню.

ЖАННА. Ну конечно, ты не помнишь.

ОЛЬГА. Может, повод имелся? Не допускаешь?

ЖАННА. Пить надо меньше — вот твой повод.

ОЛЬГА. А может, у меня мужчина был? Не допускаешь?

ЖАННА. «Не допускаешь, не допускаешь». Допускаю! Заладила.

ОЛЬГА (отмахиваясь от камеры). Вот и допусти.

ЖАННА (продолжая снимать). Мужчина у неё был. А может, два?

ОЛЬГА. А хоть и два. Твоё какое дело? Я к тебе лезу?

ЖАННА. Ты уже залезла однажды. Лучше помолчи.

ОЛЬГА. Что, понравилось, когда мать в дом не пускает? Вот почувствуй на моём месте.

Амосович возвращается с бидоном. Из айфона Жанны слышен голос Ольги: «А может, у меня мужчина был? Не допускаешь?».

ОЛЬГА (Амосовичу). Дай сюда.

Ольга забирает бидон и ставит его за дверь на площадку. Жанна показывает отцу видео, которое только что смонтировала.

ОЛЬГА. Девочка моя, моя ласточка, моя кровиночка, ждёт там, сидит, наверное, уже маму. А котяток как любит. Уплетает — только шумоток стоит!

АМОСОВИЧ. Да ну? Прям кошек?

ОЛЬГА. Каких кошек? Котятки, говорю. Кильки маленькие. (Жанне.) Вот кого надо снимать. Я говорю: «Девочка, ты уже толстая, как я, посмотри, какая ты бочка вымахала, куда тебе эти котятки. На один зубок».

АМОСОВИЧ (Ольге). Зачем ей килька? Овчарка. Ей кости надо свиные.

ОЛЬГА. Мы не ты. На кости не бросаемся. Мы свинину не едим.

АМОСОВИЧ. Что, она у тебя мусульманка, что ли?

ОЛЬГА. Клювик закрой, а то сквозняк. Как увидит меня с килькой, сразу начинает бегать, лаять, хвостом вилять. Столько радости у нас, когда мы кильку видим! Прыгает на меня, заскакивает. Я ж её команде научила — «амиго». Скажешь ей «амиго» — она запрыгивает обниматься, целуется, всю меня оближет. Я уж стоять не могу, она ж тяжелющая, а ей обниматься надо, а как, команда. Ой, Девочка! Ой, дурочка! Она же не понимает, что она лошадь. Она килограмм пятьдесят, наверное, весит уже, я не знаю, если не больше. А ещё с разбегу… А как она детей любит! Очень любит детей. А ещё мы конфеты любим «Вишня в коньяке». Да! Вот так вот! Умрёшь над ней! Обычные конфеты мы не хотим, а за «Вишню в коньяке» родину продадим. После пятой конфеты уже и сами продадимся.

ЖАННА. Значит, ты уже с собаками пить начала. Круто.

АМОСОВИЧ. Давайте, девочки, за встречу.

Амосович разливает по стопкам настойку.

ЖАННА. Папуль, нет, мне не наливай. Мне сейчас… (Пауза.) Я не буду.

АМОСОВИЧ. Это ж не водка, Клёпа. Это Ажар сама настаивает. Хорошо помогает.

ЖАННА. От чего?

АМОСОВИЧ. От кашля. Будешь хорошо кашлять. Ажар знаешь как хорошо делает? Попробуй. Это корень женьшеня.

ОЛЬГА. Амосыч, у тебя нервный импульс от уха к тыкве хорошо проходит? Ты глухой? Ну не хочет девочка ажарского варева.

Настойку из стопок Ольга выливает в раковину. Достаёт свою — на вишне.

ОЛЬГА. У нас свои корни. Без гуманитарной помощи обойдёмся.

АМОСОВИЧ. Да ладно, Оль. Ну что ты? Она так, по-дружески, просто передала.

ОЛЬГА. Угу, по-дружески они. Два друга — хуй да уксус.

ЖАННА. Так, Руслан и Людмила. Что хотите, то и делайте, я вечером домой.

АМОСОВИЧ. Клёпа, давай хоть за здоровье молодых-то?

ЖАННА. Не. Я не буду. (Показывает Амосовичу в айфоне гифку, как он берёт суп.)

АМОСОВИЧ. Ну, Клёпочка… Не виделись столько… Я за тобой соскучился…

ЖАННА. Пап, не пью я пока. Правда. Без обид. (Пауза.) Хотя… Действительно, зачем я не пью? Какая уже разница.

АМОСОВИЧ. Вот это другое дело! Вот это правильно!

ОЛЬГА. Кто не курит и не пьёт, тот скорей всего пиздит.

Амосович разливает настойку.

АМОСОВИЧ. Давайте за маму!

ОЛЬГА. Встань!

Амосович встаёт.

АМОСОВИЧ. За её сердце! Великая женщина! Короче, Оля, мы тебя все любим!

ОЛЬГА. Давайте, любовники.

Пьют, но Жанна в последний момент передумала.

АМОСОВИЧ. Знаешь, Клёпочка, какое у неё большое сердце? Всех собак, всех кошек уличных — всех кормит. Как мать Тереза Дурова.

ОЛЬГА. Да пошла она в жопу, ваша Дурова! Ненавижу цирк. Издеваются над животными.

АМОСОВИЧ. Пусть доченька знает, какое у тебя доброе сердце!

ЖАННА. Я знаю-знаю, пап. Помню её доброе сердце.

АМОСОВИЧ. Она ведь эту Девочку у подъезда нашла. Год назад. Вся избитая, лапа сломана. Она сюда уже умирать пришла. Правильно, Оль?

ОЛЬГА. Трясётся. Боится. А взгляд такой. Лежит и смотрит, как человек. Сволочи, а не люди. Перемотала ей лапу изолентой. Потом есть потихоньку начала. А потом всё, очухалась и стала у нас тут жить во дворе. Ребятишки её, весь двор, все полюбили. Всю зиму с ними с горки каталась. Ой, какая дурында! Прям с горки вместе с ними. Они все бегут, все по очереди, и она туда же. А тут я, значит, положила кошкам две сосиски. Секунд пять прошло, поворачиваюсь — тарелка пустая. Я на Девочку — нет, спит. Ничего понять не могу, думаю, неужели кошки так быстро умяли? Подхожу к ней, она еле-еле глаза приоткрыла, типа спит, а потом не удержалась, слюни как побегут. Я ей пасть раздвигаю, а там так ровненько, аккуратно лежат целёхонькие две сосиски. Параллельно так лежат, как рельсы. Ой, какая лиса! Это надо только видеть! Я ей на свадьбу юбку сошью.

ЖАННА. Мам, ты ку-ку?

ОЛЬГА. А что? Я куда ни выйду, она везде за мной. Главное, откуда она знает, куда я? Если я иду, например, до Таньки, это соседний дом, она может спокойно лежать. А если я пошла, скажем, на почту, она встаёт и идёт со мной. Как она знает? Я ж в одну сторону иду. Сидит там, пока не выйду, ждёт. Потом обратно через весь город кандёхаем. Хвостик! Самый настоящий хвостик! Так что всё равно с нами в ЗАГС пойдёт. Пусть уж лучше в яркой юбке. Она у меня модница. Любит наряжаться. Тут выхожу, она сидит, такая красавица, у помойки, с ведром на голове, и рядом какое-то платье таскается. Довольная такая, улыбается. Я у мамы дурочка! Про дурочку, кстати. Ленка Ипатова, помнишь, из третьего подъезда? Косая которая.

ЖАННА (монтируя видео в айфоне). Людка.

ОЛЬГА. Стою я на балконе, а сынок её дебильный взял палку и как долбанёт по Девочке со всей дури. А она даже в ответ укусить не может. Она такая добрая. До смерти детей любит. Она так жалобно скульнула тихонько, отбежала немного и стоит, смотрит на него. Она понять-то ничего не может: за что? Я в чём была, в том и выскочила. Как взяла эту палку и как дала ему по жопе! Он бежать. Я за ним. Девочка за мной. Погоня! Вот что снимать надо. Ипатова потом ещё бегала, права качала. А нехер потому что. Потом такие вырастают и издеваются над животными. Моя бы воля — я бы их всех перебила.

АМОСОВИЧ. Ну что, Клёпа, давай, кричи «горько» жениху с невестой, что ли.

ОЛЬГА. Раскатал губу. Я женщина с принципами. Из принципа не дам до свадьбы.

ЖАННА. Вы что, меня за идиотку держите?

Амосович обращает внимание на короткие, неровно обрезанные шторы на окне.

АМОСОВИЧ (смеётся). Клёпа, помнишь шторы?

ЖАННА. «Любовь и тайны Сансет-Бич».

ОЛЬГА. Это ж надо было додуматься дорогущие изрезать такие шторы.

АМОСОВИЧ. Укоротили немного. Зато подушки сшили, как в этом Самсан-Бич.

ОЛЬГА. Я ещё понять не могу, что они диван развернули к окну? Дольче и Габана вы мои. И стол зачем-то к окну поставили. «Мы, — говорят, — перестановку сделали».

АМОСОВИЧ (Ольге). Прятали, чтоб не увидела.

ОЛЬГА. Спрятали. Молодцы.

ЖАННА (подходит к окну). Где твоя Девочка-то любимая?

АМОСОВИЧ (Ольге). Что ты её Девочкой зовёшь? Дала бы ей какое-нибудь имя.

ОЛЬГА (Амосовичу). Какое? Ажар?

АМОСОВИЧ. Я сразу понял по фотке — овчарка восточно-европейская.

ОЛЬГА. Амосыч, всё. Иди в пустыне пылесось.

ЖАННА (глядя в окно). Где твоя ласточка? Где твоя кровиночка? Давай её снимем, раз она такая хорошая.

ОЛЬГА. Она-то не понимает, что она большущая овчарка. Дурит, бегает. Молодая — ей играть надо. А люди боятся. Смотрят, что гавкает. И всё, думают, злая собака. Они ж не знают, что она добрейшей души человек. Амосыч, плесни мне.

ЖАННА. Мам, может, хватит?

ОЛЬГА. На какое-то время хватит. Потом всё равно закончатся. Деньги есть деньги. Так что учиться, учиться и ещё раз учиться, потому что работу ты всё равно не найдёшь.

ЖАННА. Я работаю, не переживай.

ОЛЬГА. Я про нормальную работу. А не про конкурс «Я люблю позориться».

ЖАННА. У тебя, можно подумать, нормальная?

ОЛЬГА. Во всяком случае, не порнография.

ЖАННА. Какая порнография? Ты совсем уже с головой не дружишь? Один раз было. Всё! Я ж не сама там снималась.

ОЛЬГА. Хоть стой, хоть падай. Ещё б ты сама снималась.

ЖАННА. Ну а что тогда? Я много что снимаю и монтирую. Что теперь?

ОЛЬГА. Теперь уж ничего. Теперь-то что? Монтируй сиди. Учиться надо было.

ЖАННА. Ой, отстань, а. Я закончила. У меня диплом.

ОЛЬГА. Культпросвет челябинский? Такой можно и в переходе купить. Шарашмонтаж.

ЖАННА. Я в Тюмени училась. Вообще уже ничего не помнишь.

ОЛЬГА. Тюмень — столица деревень. Михалков она.

ЖАННА. А ты кто? Продаёшь вон свой спирт гонишь. Все знают. И ничего.

ОЛЬГА. Амосыч, не стой столбом. Не снижай градус.

ЖАННА. Всю жизнь одно и то же. Лишь бы залить шары и ничего не видеть.

ОЛЬГА. А тебе лишь бы видеть. Уткнулась в свой плафон. Много там увидела?

ЖАННА. Вы скажете или нет? Что происходит? Мы что собрались? Я что тут не видела?

ОЛЬГА. Не нравится — не смотри. Нечего нам день любви портить. Да, Амосыч? Любишь меня?

АМОСОВИЧ. Ага.

ОЛЬГА. Что «ага»? Взялся за грудь — скажи что-нибудь.

АМОСОВИЧ. Вот за что тебя люблю, Оленька, так это за всё.

ОЛЬГА. Жизнь — бумеранг. Всё вернётся. Даже муж, и тот вернулся.

Наливают. Пьют все, кроме Жанны.

АМОСОВИЧ. Клёпочка, режь пирог, бери вон, с фаршем. Мама специально стряпала.

ОЛЬГА. Делать мне больше нечего. В «Монетке» купила.

ЖАННА. Конечно, ты же у нас «Мишлен» только для собак.

АМОСОВИЧ. Режь, Клёпа.

ОЛЬГА (Амосовичу). Сам режь. Она не умеет поровну делить.

ЖАННА (Ольге). Успокойся. Я всё равно мясо не ем. Шестнадцать лет уже. Забыла?

АМОСОВИЧ. Оленька, а ты спроси у Клёпы, может, она тебе с платьем посоветует?

ОЛЬГА. Конечно, посоветует. Она любит старикам советовать. Посоветуй мне с зубами, советчица.

ЖАННА. А что с ними? Ровные зубы.

ОЛЬГА. Ровные, белые, один.

ЖАННА. Нормальные редкие зубы.

ОЛЬГА. Новые хочу!

ЖАННА. Куда тебе? Во второй ряд?

ОЛЬГА. Большие хочу! Как у Леонтьева!

ЖАННА. Зачем тебе под старость-то?

ОЛЬГА. А что, всё только вам откусывать?

ЖАННА. Да какие, блядь, зубы?!

ОЛЬГА. Охуительные, блядь, зубы!

ЖАННА. Содой почисти.

ОЛЬГА. Дурочку выключи.

ЖАННА. Отстань! Ты в два клика заведёшь! Это моя была квартира! Моя!

ОЛЬГА. Твои в лесу грибы и шишки. Поняла?

ЖАННА. Бабушка мне её завещала! Захотела — продала! Тебе-то что?

ОЛЬГА. Бабушка ёбнутая была. А ты воспользовалась, аферистка.

ЖАННА. Аферистка? А кто ей памперсы менял три года?

ОЛЬГА. Насоветовала она. Баушка не соображала нихера. А она насоветовала.

ЖАННА. Кто её кормил? Кто утки выносил? Ты?

ОЛЬГА. Если двери не открывать, то скорая не поможет. Откуда в тебе столько жадности? Ну, сказала бы для проформы: «Мама, на хотя бы треть».

ЖАННА. Ты мне столько должна, мама. Успокойся. При жизни не откупишься. Я ещё и эту (обводит вокруг руками) продам, не переживай.

ОЛЬГА. Да конечно, продашь! Подожди немного, и продашь! Всё заберёшь!

Ольга берёт с площадки бидон с супом, идёт в туалет и выливает его в унитаз.

АМОСОВИЧ. Оль, ты что делаешь? Успокойся. Собака-то при чём?

ОЛЬГА. Под дверь мне кинули её ухо. Думала, сердце остановится. Потом уж поняла, что это не её. И записка — убирай свою суку со двора. Я убрала. Что ждать-то? Нашла ей место. Пристроила. А толку? Не те, так другие. Всё равно убили. Убили мою Девочку.

2

Жанна и Амосович сидят на кухне. Ольга несёт с балкона кастрюлю с оставшимся супом, заходит в туалет и выливает его в унитаз.

ОЛЬГА. Это всё Ипатова. Это она всё заварила. Страшно ей, боится она со своим сыночком, видите ли, из дома выходить, убирай, говорит, свою псину. А я куда её уберу? Она выросла. Вымахала. Лошадка такая. Она моя, что ли? Весь двор её кормит, не я одна.

Ольга входит на кухню.

Всю страну разворовали. Всё позакрывали. Зато во Вьетнам на тайфун миллионы отправляем. Мы добрые. Всем помогаем. Чужим. А у самих ни одного приюта нет.

АМОСОВИЧ. В больших городах только.

ОЛЬГА. В больших. А маленьким что делать? Как ошпаренная, всех на ноги подняла. Нашла. Приютила её Надька Неустроева. Всё порешали с ней. Тысячу с меня попросила за ограду. Чтобы Девочка там жила. Тысяча каждый месяц — плохо, что ли? Ни котёнка, ни ребёнка. Одна баба в своём доме. У тебя огород, как футбольное поле. Радуйся, что тебя собака охраняет.

ЖАННА (Ольге). А Вероломовы всё там же живут, в тупике?

ОЛЬГА (Жанне). Кто?

ЖАННА. Ну Вероломовы. Виталик Вероломов, сын их, ещё со мной в первый класс ходил.

ОЛЬГА. Да я уж и не помню даже.

ЖАННА. Ну как не помнишь? Весь город гремел. Одноклассник мой, Виталик. Украли его, выкуп требовали.

ОЛЬГА. Да помню я, не помню, где живут. А что тебе они?

ЖАННА. Проведать хочу его.

АМОСОВИЧ. Это которого убили?

ЖАННА. Найти надо его могилу. Приснился он мне недавно.

ОЛЬГА. Господи.

АМОСОВИЧ. Сколько тогда выкуп-то просили? Квартира вроде по тем деньгам была, да? Зверски, конечно, его.

ОЛЬГА. Не дай бог. Бедные родители.

АМОСОВИЧ. Да предательство это, самое настоящее предательство.

ОЛЬГА. Что они могли сделать, если менты сказали.

АМОСОВИЧ. Мало ли что сказали. Свои мозги включай. Твой ребёнок.

ОЛЬГА. А где деньги-то взять? Умник.

АМОСОВИЧ. Оба на заводе работали, насобирали бы уж всем миром. Сидели, молчали в тряпочку.

ОЛЬГА. Знал бы, где упасть.

АМОСОВИЧ. В конце концов, квартиру продайте. А сейчас что? Сидят вдвоём в этой квартире. Один сын в тюрьме гниёт. Другой в могиле. (Пауза.) Родного брата замочил. Жесть.

ОЛЬГА. Неизвестно, ты свечку не держал. Не верю я, что это он. Он с малых лет с ним нянчился, как со своим. Не мог он.

ЖАННА. Я помню, долго ещё было потом страшно в школу ходить. Я всё боялась, чтоб меня не украли.

АМОСОВИЧ (Жанне). Мы бы сразу квартиру продали.

ОЛЬГА. Ой, ладно, хватит. Сердце и так никудышнее. В больницу приду, они говорят: «Что вы, женщина, хотите? Возраст».

ЖАННА. Я тоже в последнее время по больницам часто. Тут девочка со мной в очереди сидела. У неё на экране написано: «Слово дня — резиньяция». Я сначала не успела, а потом уже дома нашла. Резиньяция — полная покорность судьбе, отказ от жизненной активности, безропотное смирение, подчинение. И мне так хорошо стало.

ОЛЬГА. Тысячи ей мало. Две захотела. Ну, на две. Что, и две мало? Что тебе надо-то? Сколько она там у тебя места занимает? Пустой огород. Трава, и та не растёт. Мы раньше с бабой поедем в Свердловск, забежим в туалет при вокзале, она говорит: «Доживём, Оленька, и в уборную будем за деньги ходить, и воду будем покупать». Вот и дожили.

ЖАННА. Я про митинги бесплатно делаю.

ОЛЬГА. Так ладно бы она ещё хоть что-то делала за эти деньги. Я как ни приду, Девочка всё время голодная. Я говорю: «Надь, ты не кормишь, что ли, её?» «Кормлю. Как не кормлю». Я говорю: «Собака вон уже вся как тростиночка. Ну что тебе, трудно два раза в день разогреть и вынести ей? Я и так тебе уже всё готовое привожу. Я только к забору подойду, она уже лает вовсю. Она есть хочет». Я не успею налить, она махом всё слупендит и снова ждёт. Смотрит стоит, смотрит, смотрит прямо в глаза. Вот до какой степени она собаку изморила.

Молчание. Жанна встаёт, берёт бутылку настойки, наливает и подаёт Ольге стопку.

ЖАННА. На. Выпей, мам.

Ольга выпивает.

Помнишь, у нас хомяк потерялся? Черныш. Вспомни, сколько я тоже проревела. А он потом раз — и вылез из-за холодильника.

ОЛЬГА (Жанне). Никуда он не вылез. Отец его выкинул.

ЖАННА (Ольге). Как выкинул? Он же вылез через неделю.

АМОСОВИЧ (Ольге). Ну и змея же ты.

ОЛЬГА (Жанне). Выкинул он его в подвал. Я потом не выдержала, как ты ревёшь, купила точно такого же чёрного и сказала, что это Черныш вылез.

ЖАННА (Амосовичу). Пап, это правда?

АМОСОВИЧ. Хомяк — не домашнее животное. Шум этот, грязь вечная. Он днём выспится, а ночью спать не даёт.

ЖАННА. Ты что, просто вот так взял и выкинул его?

АМОСОВИЧ. Кто ж знал, что ты так убиваться станешь из-за этой крысы.

ЖАННА. Этой крысы?

АМОСОВИЧ. Да ладно тебе, купили же тебе нового.

ЖАННА. Ты серьёзно? Нет, ты серьёзно сейчас?

АМОСОВИЧ. Какая разница? Старый, новый. Ты даже не заметила. Ну отнёс в подвал. Что случилось? Все крысы там живут. Не убил ведь.

ЖАННА (Амосовичу). Он же — как член семьи. Ты же сам говорил.

АМОСОВИЧ. Какой говорил, не придумывай, член семьи.

ОЛЬГА. Она ещё верующей себя считает, в церковь ходит, духовная. Деньги плачу, еду вожу. Что ещё надо? Что тебе собака-то помешала? Соседи слышали. Два выстрела было. И потом брат Неустроевой в машину садился с ружьём. И всё. Больше я Девочку не видела. А мне сказала, что убежала. Несчастная судьба у Девочки. Как у меня же. С детства издеваются над нами.

ЖАННА (резко Ольге). Да кто над тобой издевался?!

ОЛЬГА. Как ни приду к ней вечно, стучу: «Мама, открой» — она ни петь, ни вышивать. Обратно ухожу.

ЖАННА. Хватит уже на бабушку гнать. Она умерла.

ОЛЬГА. Да она и не целовала меня в детстве.

ЖАННА. Мам, а ты-то меня любишь?

ОЛЬГА. Как-то мы к Зуевым ходили. А наутро Зуева пришла к нам, сказала, деньги пропали. Так мать и спрашивать не стала, так меня отходила ремнём. Неделю стоя ела. А потом выяснилось, что деньги муж Зуехи взял. Как простить-то?

ЖАННА (глядя на фотографию собаки на стене). Счастливая ты, сука.

ОЛЬГА (Жанне). Нормальный не может человек такое простить. Вот ты меня и не прощаешь. Всё правильно.

ЖАННА (Ольге). Тема закрыта.

ОЛЬГА (Амосовичу). Это всё ты.

АМОСОВИЧ. Ладно, развели, кончайте, устроили. Одна по псине, другая по крысе. Воют тут.

ОЛЬГА. Кто воет-то? Мне хорошо. Меня всё устраивает. Никто мне душу больше не треплет. Вечно то мать, то собака. Хоть снег, хоть дождь. То им кильку, то конфеты. Мне самой вообще ничего не надо. Я могу неделю из дома не выходить. У меня всё есть. Никаких собак, ни хомяков, никого мне больше не надо. Хочу, пью. Ни на работу, никуда. Внучку в школу не вести. (Жанне). Как его звали-то? Гриша?

ЖАННА. Я сказала, эта тема закрыта.

ОЛЬГА (Жанне). Мы ж тогда ходили к нему. Знаешь, что он сказал?

ЖАННА. Зачем?

ОЛЬГА (Жанне). Не любит он тебя. Случайно. Не хотел он ни ребёнка, ни жениться. Вообще детей, сказал, ненавижу.

АМОСОВИЧ. Ещё что-то завыкобенивался: «Докажите, что от меня». Молокосос, блин.

ЖАННА. Кто вас просил?

ОЛЬГА (Жанне). Во всяком случае, мы никого не убили. Наоборот, кто-то всю жизнь мучается, никак родить не может. (Амосовичу.) Хотя я тебе говорила, давай не будем грех на душу. (Жанне.) Я ему говорила.

АМОСОВИЧ (Ольге). Ага, лучше надо было опозориться на весь город, да?

ЖАННА. Хватит.

ОЛЬГА (Амосовичу). Это всё ты. Ты меня заставил.

АМОСОВИЧ (Ольге). Надо было заниматься ей, а не бухать. Может, тогда не принесла бы в подоле. Пятнадцать лет, ёлки-палки. Что, мне радоваться надо было? Что ты хотела? Чтобы весь завод пальцем тыкал? Чтобы меня с выборов сняли?

ОЛЬГА (Амосовичу). Тебя и так сняли. Всё зря.

АМОСОВИЧ (Ольге). Отвела бы на аборт. И ничего бы не было.

Молчание.

ЖАННА (Ольге). Вы когда ушли с врачихой, я медсестру спросила: «И что теперь?» Она говорит: «Ну что-что, ребёнок родится живой». А я всё равно ничего не поняла, снова спрашиваю: «И что? И что?» Она как заорёт: «Ну что-что, запхнём в тазик, поорёт и умрёт!» Вот тогда до меня дошло. Вот тогда я тебе сказала, что не буду, я не хочу, я лучше рожу и отдам.

ОЛЬГА (Жанне). Ты что, не видела его родителей? Ты посмотри на его родителей. И он такой же. Не родит осинка апельсинку.

ЖАННА. Я в последние дни уже столько набрала, что у меня спина отваливалась. Она так пиналась, что мне кажется, у меня все рёбра были в синяках. Я постоянно только лежала и ревела. Мне уже ничего не надо было. Я просто хотела, чтобы всё закончилось и чтоб мой вес вернулся снова.

ОЛЬГА (Жанне). Для тебя же всё. Думала, вот сейчас, если деньги появятся, поедешь учиться, может, даже в Москву хотели тебя отправить. (На Амосовича.) Этот вообще говорил, если победит, за границу поедешь.

ЖАННА. Я единственно, боялась, если мне дадут подержать, то я уже не смогу отдать. А когда мне её на живот положили, она такая хорошенькая была, вот тут я разревелась. (Ольге.) Потом помню только, ты зашла в палату, и больше уже ничего не помню. А когда проснулась, ты её уже унесла.

ОЛЬГА (Жанне). Понимаешь, планы-то были в принципе хорошие.

Молчание.

ЖАННА. А ещё с тех пор я не ем мяса.

ОЛЬГА. И волосы, и краситься, всё состригла, всё перестала с тех пор.

АМОСОВИЧ. И правильно, что перестала. Не красилась бы так, не залетела бы.

ОЛЬГА (Амосовичу). Это ты всё со своими выборами. Сначала заставил меня, а потом всё испортил, сволочь.

АМОСОВИЧ (Ольге). Кто тебя заставил? Что ты несёшь? Ты бабло маткой чуяла.

ОЛЬГА. Всё зря, всё напрасно.

АМОСОВИЧ (Ольге). Сразу же пошли шубу тебе взяли. Сидит корчит из себя.

ОЛЬГА (Амосовичу). Ты что всё в кучу-то? Побойся бога. Я что, из-за шубы внучку отдала? Это ты со своими выборами. Из-за тебя же.

АМОСОВИЧ (Ольге). А ещё сапоги.

ОЛЬГА (Амосовичу). Ну и свинья же ты неблагодарная. Сколько тебе добра ни делай, хоть масло на голову, всё вода. А машину кому «Волгу» купили?

ЖАННА. Капец.

ОЛЬГА (Амосовичу). Не проворовался бы, сидел бы в Думе.

ЖАННА. Капец. Вы что, ещё и бабла на мне срубили?

ОЛЬГА. Деньги, деньги, деньги. Купили машину, а он на этой блядовозке уехал в Казахсатан. И к чему пришли? Денег нет, машины нет, жизни нет, мужа нет, Девочки нет — ничего нет. И внучки нет. К чему пришли?

ЖАННА. Вообще капец. (Ольге.) И ты ещё будешь что-то вякать про бабушкину квартиру.

ОЛЬГА (Амосовичу). Ты что сидишь пыжишься? Ты растолкуй ей, чего её позвал.

АМОСОВИЧ (Ольге). Я?

ОЛЬГА (Амосовичу). Нет, я.

АМОСОВИЧ (Ольге). Тебе же позарез надо было. Сама попросила.

ОЛЬГА (Жанне.) Нет никакой свадьбы.

ЖАННА. Да всё понятно было. Вы не вы, если б не соврали.

ОЛЬГА (Жанне). У меня нет. А у него опять намечается. Прощай, казашка Сара. Здравствуй, новая любовь. Квартира ему, доченька, нужна, в которой ты живешь.

ЖАННА (Ольге). Не поняла?

ОЛЬГА (Жанне). Опять новая. Ещё моложе. Жилплощадь им нужна. А то есть твоя квартира.

АМОСОВИЧ. Моя квартира. Фактично моя.

ЖАННА. Пап, ты ведь шутишь?

АМОСОВИЧ. Хочется пожить ещё. Ещё что-то успеть. Не хочется сдохнуть, как собака.

ЖАННА. Ты же не хочешь забрать мою квартиру?

АМОСОВИЧ. Свою квартиру, доченька. Фактично она моя по документам. Это же от моих родителей.

ЖАННА. Да вы что, издеваетесь?

АМОСОВИЧ. Тебя, доченька, никто никогда не трогал. Я слова не говорил. Была возможность — ты пожила. Одиннадцать лет пожила.

ЖАННА (нервно смеётся). Вы что, вообще все издеваетесь?

АМОСОВИЧ. Но вот теперь случилось. Теперь и мне надо пожить. Другим ведь тоже надо. Ты тоже понимай, мне ведь тоже надо как-то жизнь устраивать. Я умирать ещё не собираюсь. Я вот, между прочим, если хочешь знать, скоро отцом стану.

ЖАННА. Пап, ты уже отец.

АМОСОВИЧ. То есть как бы снова стану. А куда мне семью? Сюда вести, к маме?

ЖАННА. Бог ты мой.

АМОСОВИЧ. Я уж даже не мечтал, что у меня когда-нибудь появится ребёнок-то новый.

ЖАННА. Новый? А что, бывают старые?

АМОСОВИЧ. Я всю жизнь мечтал о сыне.

ЖАННА. Горячо поздравляю.

АМОСОВИЧ. Нет, я не к тому, что тебя не хотел. Просто сейчас оно как-то осознанно. Вот он ещё не родился, а я его уже больше жизни люблю. Разговариваю с ним в животе.

ЖАННА. Круто. Суперкруто.

АМОСОВИЧ. Молодой был. Глаз горел. Зуб блестел. Девки штабелями вешались. А сейчас что? Три волосины в два ряда.

ЖАННА. Зашибись. Просто зашибись.

АМОСОВИЧ. Красивый был. И Оля была красивая. Магнитофон у нас был «Маяк». Мало у кого был, а у нас был. Ободзинского слушали вечерами (Поёт.) «Льёт ли тёплый дождь». Танцевали. Помнишь, Оля, как мы танцевали? (Поёт.) «Падает ли снег». А на завод ходили как на праздник.

ЖАННА. Отлично. Просто отлично.

АМОСОВИЧ. А потом завод закрыли. Нас с Олей уволили. И ещё десять тысяч работяг уволили. Завод снесли. Там дома сейчас. Там новая жизнь.

ЖАННА. Да окей, окей, я поняла. Соберу вещи и съеду.

АМОСОВИЧ. Жить хочется, а зацепиться не за что. (Пауза.) Не было у меня такого. Не знал я, что так бывает. Всю жизнь прожил и не знал.

Жанна выключает свет.

ОЛЬГА. Всё сгорело.

Жанна включает свет.

АМОСОВИЧ. Я, можно сказать, заново жить начинаю. Можно даже сказать, только начинаю.

Жанна выключает свет.

ОЛЬГА. И спрятаться — негде.

АМОСОВИЧ. Жить охота. Чтобы жена. Чтобы сын. Просыпаться и чувствовать, что жив, а не просто так.

Жанна включает свет.

ЖАННА (Амосовичу). А мне-то что, повеситься? Я тоже беременна.

Жанна выключает свет.

АМОСОВИЧ. Счастье. Новая жизнь. Ты уже не надеялся. А вот на тебе. Ничего ведь нет важнее семьи. Ничего. Никакого смысла нет другого.

Жанна включает свет.

ОЛЬГА (Жанне). Я всегда знала, Бог-то есть. Кого ждешь?

ЖАННА (Ольге). Девочка.

Жанна выключает свет.

АМОСОВИЧ. Помнишь, Клёп, как мы играли в «Русское лото»?

Жанна включает свет.

ЖАННА (Амосовичу). Я беременна, пап. Мне на улице жить?

АМОСОВИЧ (Жанне). Ты же не думай, я тебя не тороплю. Ремонт всё равно только летом, не раньше, делать. Так что ты весь май живи спокойно, сколько хочешь.

Жанна выключает свет.

ОЛЬГА. Жизнь — бумеранг. Всё вернется.

ЖАННА (Амосовичу). Кобель ты старый. Я ещё тебя прикрывала столько лет. (Ольге.) Он, мам, с тётей Наташей спал.

Жанна включает свет.

ОЛЬГА. С какой?

ЖАННА. С сестрой с твоей, с какой. Царство небесное.

Жанна выключает свет.

АМОСОВИЧ (Жанне). Помнишь, в «Русское лото» играли? Каждую неделю. Что-то нам всё не везло, и мы забросили. А после Нового года извещение пришло, что один наш билет, оказывается, выиграл. Помнишь? Я уже крест поставил, а тут на тебе.

ОЛЬГА. Неправда.

Жанна включает свет.

ЖАННА (Ольге). Я сама не верила. (Подходит к окну.) На дерево даже влезла, чтобы подсмотреть.

ОЛЬГА. Наташа не могла.

Жанна выключает свет.

АМОСОВИЧ (Жанне). Зато представь, у тебя ещё и братик будет.

ОЛЬГА (Амосовичу). Пошёл отсюда.

Жанна включает свет.

Пошёл отсюда.

АМОСОВИЧ (Ольге). Из собственного дома гонишь?

ОЛЬГА. «Фактично» это моя квартира. Пошёл вон отсюда.

АМОСОВИЧ. Зря ты так. Я ж вам не враг.

Амосович одевается, выходит на площадку.

Ну, до свиданья, девочки. Я тебе, Жанн, тогда еще в конце…

Жанна, не дослушав, закрывает дверь.

ЖАННА. Мне сначала убить его хотелось.

ОЛЬГА. Жизнь бумеранг.

Молчание.

И он своё получит.

ЖАННА. Я не про него. Я про Влада. Он сам всегда твердил, что хочет ребёнка. Мы и имя придумали — Александра. В честь его мамы. А он собрал вещи и сказал: «Избавься от него».

Ольга молчит.

УЗИ показало, что на затылке складочка. И ещё водичка какая-то в лёгких. Они мне говорят: «Нужно взять околоплодные воды на анализ». Но я знаю, что это риск для ребёнка. Написала расписку, что отказываюсь. А потом ещё какие-то анализы, и ещё, и ещё… А позавчера позвонили с утра, я спать хотела, всю ночь монтировала, а она не останавливается, всё говорит и говорит: «У вас некритичный срок, надо что-то решать, вы же понимаете, что так будет лучше». Вы же понимаете, вы же понимаете.

Ольга молчит.

Я тут сюжет собирала про мышей. Вот бежит мышь целый день в колесе. На ней всякие опыты ставят. Она бежит и думает, что если будет стараться, если будет хорошо бежать, то она обязательно куда-то добежит. Наверное, она надеется на что-то. А я-то знаю, что ей некуда бежать. И мне так не по себе стало. А потом уже в начитке сказали, что у животных есть только эмоции, сознания нет, они не осознают. А у солнечных детей есть сознание. Это значит, моя девочка будет иметь сознание. Она будет осознавать себя, что она родилась, что её жизнь пройдёт и она умрёт. Она будет осознавать, что такое время, будет чувствовать и понимать, что есть жизнь, есть дни, есть часы, есть минуты. Животные этого не понимают. Главное, мне до семидесяти шести дожить, чтоб она одна не осталась.

Ольга молчит.

Мне так хотелось, чтобы мне кто-то разрешил рожать.

ОЛЬГА. Справимся. Ты родилась, снег пошёл. Мне сказали: «Счастливая будет». А ты вдруг — и замолчала. Я как закричу криком. Думала, ты того. А ты просто спала, уснула.

ЖАННА. Люблю снег. Помню, как бабушка меня ночью на санках везла. Смутно помню, но помню, что было столько снега. Я уже даже когда взрослая стала, никогда столько снега не видела. Куда мы с ней ночью шли, не знаю. Темень. Никого. Тихо. Слышно только, как у неё снег под валенками скрипит. Она тащит меня, а я сижу, почему-то ем зефир в шоколаде. Откуда он взялся? Тоже не помню. Помню, что сижу в санках, ем зефир и всю дорогу смотрю на бабушкину шаль. А потом где-то вдалеке появился маленький такой огонёчек. То ли свет у кого-то, то ли фонарь. Мы всё шли, шли, долго шли. А я всё смотрела на этот огонёк.

ОЛЬГА. Огонёк. Огонёк. Всё сожгла нахер. Огонёк. (Пауза.) Ты переезжай сюда. Квартира двухкомнатная. Места вам хватит. А я, бог даст, выйду досрочно. Чем смогу, помогу.

ЖАННА. Откуда выйдешь?

ОЛЬГА. В тюрьму меня посадят. Но меня потом выпустят. Чувствую, что отпустят.

ЖАННА. Какую тюрьму?

ОЛЬГА. Не жили по-людски, так хоть попрощаемся по-человечески.

ЖАННА. Мам?

ОЛЬГА. Баню Неустроевой я подожгла. За Девочку отомстить хотела. А она в доме была.

ЖАННА. Кто?

ОЛЬГА. Всё сгорело. Бумеранг. Я только баню подожгла. Я дом не хотела. Неустроева в запое была. Всё сгорело. И дом сгорел. И баня. И Надька сгорела. Вот тебе и огонёк.

На улице, возле подъезда, громко залаяла собака.

Конец.

28.11.2017
Москва